Опекал мальчика и приходской священник отец Петрос, прозорливым оком угадавший в маленьком оборванце живой ум. Впрочем, Аршаку частенько не хватало терпения сидеть за книжками, складывая хитросплетения родного алфавита в слова и зубря душеспасительные тексты. Поэтому щедрый духовный пастырь обломал немало розг об его ленивую задницу! Читать и писать сорванец выучился с грехом пополам, зато быстро схватывал на слух слова чужих языков, которые порой казались ему потешными, а порой - зачаровывали таинственным смыслом звучания. К двенадцати годам, кроме родного армянского, Аршак бойко говорил по-русски и по-турецки, и даже чуть-чуть по-гречески (большего местный священник и сам не знал).
"Из мальчика будет толк! - уговаривал престарелый отец Петрос родителей Аршака, - Отпустите его в большую жизнь, мои печальные чада! Иначе он точно станет разбойником..." Родители вняли мудрому пастырю и отпустили Аршака в "большую жизнь". Попутно они влезли в долги, чтобы собрать своему отпрыску два рубля с полтиной на дорогу и прокорм.
Преисполненный гордости завоевателя, Аршак явился в Ереван и сразу же на вокзале спустил полтинник на пирожные и папиросы. Здесь своевольный нрав сыграл с ним первую из целой череды жестоких шуток. Добрый пастырь Петрос снарядил своего непутевого протеже рекомендательным письмом в епархиальную семинарию, однако быть попом Аршаку никак не хотелось. Он смело явился в гимназию... И тут противный длинноносый чиновник в обсыпанном перхотью сюртучишке наглухо закрыл перед ним врата знания, издевательски заявив, что "разным инородцам в храме просвещения не место". Всю обратную дорогу бедный Аршак никак не мог понять: что же это за "разные "И"-народцы", которым нельзя учиться, а, главное, какое он имеет к ним отношение. Впрочем, мордатый кондуктор быстро объяснил ему, что к чему, и на первой же станции вышиб паренька из вагона. Аршак ехал "зайцем", потому что с горя истратил последний целковый на чудесный складной ножик из немецкой стали.
Отец Аршака был уже такой развалиной, что крепкий двенадцатилетний подросток легко вздул бы его! Но все-таки отец есть отец, и пришлось терпеливо сносить унижение, пока жалобно причитающий родитель долго и вяло драл его пучком сырых прутьев на глазах у матери и сестер. Отец Петрос драть не стал, а только от души "зарядил" Аршаку в ухо (рука у седого иерея была еще тяжелая) и сказал наставительно: "Работать иди, разбойник!" И Аршак пошел работать, спасибо дяде Вазгену, который возглавлял первейшую в Карабахе артель каменщиков! Никакие рекомендации здесь не понадобились. Класть камни - ровненько, один к одному, словно буквы, и обмазывать их раствором, оказалось куда проще, чем разбирать печатные строчки. Хуже было, что мастера полюбили насмехаться над молодым учеником, обидно дразнили его "гимназистом", а дядя Вазген даже обзывал "студентом" и при этом отпускал Аршаку такую оплеуху своей твердой, как камень, ладонью, что бедняга летел кубарем. "Вот так я из тебя учение это проклятое и выбью!", - удовлетворено приговаривал дядя. Но тогда своевольный и горячий нрав играл с Аршаком очередную злую шутку, парень хлестко и зло отвечал дяде, после чего щедрый родственник бил его уже не широкой дланью, а рублем: назначал за дерзость "штраф".
Пресловутый "штраф" был единственным иностранным словом, которое знал дядя Вазген, и употреблять его он очень любил... Но роковую, переломную роль в молодой жизни Аршака сыграла не столько несчастная горячность, сколько женские глаза - таинственные и обволакивающие, как утренний туман, если только туман бывает жарко-черным, словно августовские ночи над Карабахом.
Аршаку тогда исполнилось уже пятнадцать, и артель дяди Вазгена обносила высокой стеной алычовый сад в имении купца 1-й гильдии Осман-бея Айдынова. Осман-бей был пузат, чванлив и носил французский костюм, а его фес с шелковой кисточкой по цвету почти сливался с одутловатым лицом. Купец хвалился, что его мерлушку и тонкошерстное сукно продают не только в уважаемом Баку и каком-то там Санкт-Петербурге, но даже в самом Истанбуле, столице всех правоверных. Мастеров он бранил "ленивыми неверными собаками", а Аршака невзлюбил особенно и каждый раз, когда навещал строительство, наотмашь бил парня по плечам и спине английской тростью с тяжелым медным набалдашником. При этом Осман-бей Айдынов поносил бранными словами старую мать Аршака и даже Пресвятую Богородицу (впрочем, последнюю - если только рядом не было дяди Вазгена).
Но однажды из глубины сада вышла стройная, словно газель, девушка-подросток, одетая как гимназистка, с раскрытой книжкой в руках. Она остановилась, задумчиво наблюдая за работой мастеров.
- Эмине-ханым! Дочка Османа, - шепнул один из мастеров, молодой парень, - Святые ангелы, как такая жаба могла породить эту розу?!
Аршак поднял на юную богачку любопытные глаза... и утонул в ее взгляде! Она смотрела на него, внимательно, долго и, кажется, слишком печально для своей обеспеченной жизни, которая представлялась Аршаку чередой всяческих удовольствий. И он смотрел на нее, словно превращенный этим взглядом в камень, опустив мастерок и не слыша предупредительных окриков товарищей... Но тут не преминула появиться сама "жаба". Осман-бей, захлебываясь страшной бранью, набросился на Аршака с побоями. Английская трость гуляла не по плечам, а прямо по голове. Аршаку было непереносимо стыдно, что Она видит это, и поэтому он даже не поднимал рук, чтобы закрыться от ударов, а только пытался держаться прямо, сколько мог...
Впрочем, Эмине все равно ничего не видела: закрыв лицо руками, она стремительно убежала прочь, лишь только в воздухе отвратительно засвистела палка отца. Вечером дядя Вазген смазал ссадины Аршака дегтем, перевязал ему голову не совсем чистой тряпицей, а затем снял сыромятный ремень и выдрал его так, что трость Осман-бея показалась забавным пустячком. "Честный армянин не должен даже замечать турецкую девку!", - приговаривал он, но бил не по заднице, а по спине - как мужчину. "Хорошо, что по спине, - думал Аршак. - Иначе как бы я смог сидеть в седле?"
Той же ночью Аршак украл у дяди Вазгена двустволку, из которой тот отпугивал бродячих собак, тайком вывел из конюшни старую буланую кобылу, на которой возили камни для строительства, и ушел в абраги. Отец Петрос оказался прав - кривая дорожка увела его прямиком в разбойники! Часто, скрывшись в горах от полицейской погони и забываясь чутким сном у желтого костерка, Аршак мечтал, как приедет в долину на сером коне кабардинских кровей, в черкеске с серебряными газырями, с блестящим северо-американским "винчестером" за спиной. Тогда он посадит черноокую Эмине в седло позади себя, она обовьет его тонкими руками, и конь унесет их куда-нибудь далеко, где у них будет совсем другая жизнь. Со временем у Аршака появились и кабардинский скакун, и нарядная черкеска, и пятнадцатизарядный "винчестер"... Только вот увозить Эмине было уже поздно: жаба-Осман выдал ее замуж за бакинского нефтепромышленника Асланова.
Совсем было затосковал Аршак, но судьба благоволит отчаянным! В тифлисском борделе случай свел его с прославленным абрагом, к тому же его земляком, Тер-Петросяном, которого подельники называли "Камо". Подельники эти и объяснили юному разбойнику, что на самом деле то, чем он занимается, называется красивым иностранным словом "экспроприация", или просто "экс", и служит на благо всем трудящимся и нуждающимся. Неизвестно, как насчет трудящихся (которых, кстати, правильно было называть "пролетариат"), но, судя по лоснящимся физиономиям и ломившемуся столу "Камо" и его людей, "эксы" явно шли им на пользу. Аршак понравился новым собутыльникам, и они приняли его в свою банду, которая, кстати, тоже называлась красивым русским словом: "большевики". Очевидно, они были очень влиятельные люди, если собирались убить и ограбить самого русского царя! Правда, вскоре Аршак узнал, что этих самых большевиков на всю огромную империю - тысяч тридцать, или около того, и подумал, что они обычные хвастуны, как и большинство абрагов: у царя одного войска миллион! От разочарования он подумывал податься к дашнакам, а то и вовсе к меньшевикам, которых вопреки логике было в два раза больше, чем большевиков. Но тут большевики все-таки выполнили свое обещание в отношении царя. Поговаривали, правда, что за них это сделали германцы, с которыми как раз была война, но Аршак впервые понял: в этой жизни ему повезло!