Мы пережили крах СССР, который Запад поначалу называл освобождением от абсурда, потом назвал своей победой в холодной войне.
Мы пережили экономические реформы, которые Запад потом назвал сознательным ограблением России.
Мы пережили западную агрессию против Ирака и Югославии.
Мы пережили западные сюсюканья по поводу «чеченских повстанцев, ведущих справедливую войну» с помощью терактов против беременных женщин и детей «с российским поработителем».
Мы пережили чудовищные преступления против Южной Осетии и Абхазии, благословляемые Западом.
Мы пережили оранжевые революции на сопряженных территориях.
Мы пережили чудовищные злодеяния Запада на территориях от Туниса до Сирии.
И наконец, мы столкнулись с беспрецедентными бесчинствами на Украине, благословляемыми Западом.
Мы столкнулись с бандеровщиной, с триумфом беззакония (никто не может признать законным свержение Януковича, кем бы Янукович ни был).
Мы столкнулись с вопиющим нежеланием Запада признать очевидное право Донбасса на восстание.
Мы столкнулись с откровенным геноцидом в Донбассе.
И нам ясно, что всё это — только начало чего-то неизмеримо более мрачного, того, против чего нельзя не начать бороться.
Сторонние наблюдатели спрашивают нас: «За что сейчас Россия борется? Ну понятно, — говорят они, — за что боролся СССР. Он боролся за иное мироустройство. А за что борется Россия? Она такая же капиталистическая держава, как и державы Запада — она не хочет переустраивать мир. Чего же она хочет? Утвердить свое влияние? Укрепить свои геополитические позиции? В чем смысл происходящего?»
Поразительно, что об этом спрашивают представители того самого Запада, который пережил Первую мировую войну. Может быть, кто-нибудь дерзнет хотя бы сейчас, через сто лет после ее начала, сказать, в чем был смысл Первой мировой войны? Вряд ли кто-либо рискнет на что-то подобное. Но, отказавшись от определения этого смысла, интеллектуалы Запада упорно не признают, что все капиталистические войны бессмысленны. Что именно капитализм и порождает неизбежность войн и их бессмысленность одновременно. Что необходимость бессмысленных войн порождается фундаментальным принципом капитализма, согласно которому человек неисправимо зол, но это неисправимое зло надо, введя его в некие рамки, использовать для развития человечества.
Введенный в эти рамки человек сколько-то времени терпит. Терпит и человечество. А потом и человек, и человечество начинают задыхаться в этих рамках. Ломают их. И организуют самоубийственные конвульсии, используя для этого все достижения, полученные за счет сочетания двух принципов — принципа невозможности и пагубности всех попыток улучшить неисправимо злого человека и принципа возможности и благости введения человеческого зла в определенные рамки и использования такого зла для развития человечества.
Это и есть капитализм в его сокровенной сути. Сейчас эта суть обнажается с новой силой. Сколько времени человечество будет удерживаться на грани ядерной войны — неясно. Потому что страх перед ядерной войной очень силен. Но сколь бы силен он ни был, он рано или поздно будет преодолен. И если к моменту этого преодоления сохранится капитализм, война окажется неизбежной.
Предположим, что часть человечества выживет. И что капитализм окажется достаточно живуч для того, чтобы воспроизвестись по ту сторону ядерной катастрофы. Это, кстати, возможно, потому что капитализм очень живуч. Но, выжив по ту сторону ядерной катастрофы, капитализм породит всё те же рамки, всё ту же аксиоматику, согласно которой необходимо правильное использование неисправимого зла, которым начинен человек. Тогда, на новом этапе развития, возникнут уже не ядерные, а более могучие методы раскрепощения энергии. И соответствующее оружие. Введенное в рамки человечество устанет от этих рамок и новая война истребит и человечество, и землю.
Впрочем, скорее всего, нечто непоправимое произойдет с человечеством уже в ходе ядерной войны. А значит, только преодоление аксиоматики капитализма может спасти мир от полного уничтожения.
Или это преодоление — или полный крах. Такое или-или уже явлено человечеству. Но явленное может увидеть только зрячий. А слишком многие во имя сохранения комфорта пытаются или ослепнуть, или притвориться слепыми.