— Рабочий класс превратился в стадо оболваненных потребителей с промытыми мозгами. У этих людей нет больше воли к восстанию. Дутые авторитеты ведут народ на бойню, но никто даже не протестует.
Он в упор взглянул на Карину Бьёрнлунд.
— Власть потребляет и расходует людей сегодня, как и всегда, — сказал он звучным твердым голосом. — Власть выжимает нас, как половую тряпку, и выбрасывает прочь. Такое происходит во все времена, но сегодня народ выбирает себе правительство, которое позволяет покупателям труда эксплуатировать нас всех вместе и поодиночке. Я принял, что это так, и стал бороться своими средствами. Революция?
Он грустно покачал головой.
— Никогда уже не будет никакой революции. Люди продали ее за кока-колу и кабельное телевидение.
Ханс Блумберг смотрел на него глазами, в которых застыло отчаяние и смятение.
— Но, — сказал он, — это неправда. Ты вернулся, и я ждал этого. Я трудился все эти годы, как ты говорил нам, и я готов. Еще не поздно.
Ёран Нильссон поднял руку.
— Мне осталось не очень долго жить, — сказал он. — Я принял свой жребий, как в личном, так и в общественном отношении, и это касается всех нас. По сути, нет никакой разницы между мной и фальшивой буржуазностью. Я буду жить в моих детях. И в возмещение утраты передам им свое наследие.
Он пошатнулся и схватился за живот.
— Никто больше не сможет вас эксплуатировать, — сказал он. — Годы бега на месте закончились.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Карина Бьёрнлунд, у которой, кажется, прошел страх.
— Он будет раздавать нам подарки, — язвительно, не скрывая недоверия, произнес Ханс Блумберг. — Мы попали на раздачу рождественских подарков. Или еще и на торжественные похороны? Революция умерла, разве вы не слышали?
— Помолчи, Хассе, — сказала Карина Бьёрнлунд и взяла его за руку. — Мао тоже умер, и с тех пор Китай стал капиталистическим.
— И ты тоже так думаешь? — спросил Ханс. — Ведь ты тоже была революционеркой.
— Но боже ты мой, — сказала она, — ведь мы тогда были почти детьми. Все верили в революцию. Такое было время, но оно давно миновало.
— Но не для меня! — крикнул Ханс, и Ёран Нильссон, покачнувшись, шагнул к нему от стены.
— Пантера, — сказал он, — ты неверно понимаешь происходящее.
— Нет! — неистово закричал архивариус, и его глаза покраснели и увлажнились. — Вы не можете, не имеете права этого от меня требовать. Революция — это единственное, что есть истина.
— Уймись, — сказала Карина Бьёрнлунд и дернула архивариуса за руку.
Он резким движением высвободил руку. В следующее мгновение он взмахнул кулаком и ударил министра культуры в лицо.
Кто-то закричал — может быть, министр, может быть, алкоголик, а может быть, и сама Анника. В следующий миг архивариус повернулся к Ёрану Нильссону и с силой толкнул его к стене с портретом Мао. Желтый Дракон упал на бетонный пол. Раздался треск ломающейся кости и шипящий звук выдавленного из легких воздуха.
— Вы — проклятые предатели!
Голос Блумберга сорвался. Архивариус собрался с силами, бросился к двери, рывком распахнул ее, выбежал наружу и изо всех сил захлопнул ее.
Язычок пламени дрогнул, но потом выровнялся, и тени на стене перестали плясать.
— Я истекаю кровью, — крикнула министр из-за компрессора. — Помогите мне!
Потом наступила тишина. В помещении сильно похолодало. Сквозь кирпичные стены Анника слышала проклятия архивариуса, уходившего в сторону железной дороги. Анника подошла к Ёрану Нильссону. Он лежал без сознания у стены, правая стопа была вывернута наружу под неестественным углом. Правая нога явно стала короче левой. Алкаш Юнгве, уже пьяный, покачиваясь, смотрел на своего вождя. От лица Юнгве отхлынула кровь, он был бледен и стучал зубами. Карина Бьёрнлунд пыталась встать, прижав руки к лицу. Между пальцами на шубу текла кровь.
— У меня сломана носовая кость, — причитала Карина. — Мне нужна экстренная помощь.
Она заплакала, но быстро умолкла, так как от плача ей стало еще хуже.
Анника подошла к министру и положила ей руку на плечо.
— Это не опасно, — сказала Анника и, отодвинув руку Карины, пощупала ей лицо. — Это лечится.
— Он не останется навсегда кривым?
Анника отошла от Карины и приблизилась к лежавшему на бетонном полу мужчине. От него действительно тошнотворно пахло, это был запах какой-то тяжелой болезни.
— Ёран, — громко позвала она. — Ёран Нильссон, вы меня слышите?
Не дожидаясь ответа, она наклонилась к Ёрану и достала оружие из кармана пальто. Револьвер был тяжелый и холодный как лед. Повернувшись спиной к остальным, она осторожно опустила револьвер в боковой карман полярной куртки. Она ничего не понимала в оружии, но уверила себя в том, что револьвер поставлен на предохранитель.