— Ты блефуешь, — сказал он и поставил бутылку на стол. — Ты не сможешь нанести газете такой непоправимый вред.
Анника на мгновение задумалась.
— Раньше бы не смогла, — сказала она, — но теперь сделаю это не задумываясь.
— Ты сошла с ума, — сказал Шюман.
Анника села на край стола, поставила локти на колени, сомкнула руки под подбородком и подалась вперед.
— Знаешь, — сказала она тихо, — может быть, ты и прав, но знаем об этом только мы с тобой. Если же ты попытаешься воспрепятствовать моей публикации на том основании, что я душевно нездорова, то этим еще больше себе навредишь.
Он задумчиво покачал головой.
— Если я решусь на это дело, то грянет такой гром, — сказал он едва слышным голосом.
— Ты не представляешь, насколько ты ошибаешься, — сказала Анника. — Если мы как следует позаботимся об этом деле, то никто и никогда не сковырнет тебя с этого кресла. Ты станешь непотопляемым.
Он смотрел на нее глазами, в бездне которых плясали сплетающиеся и борющиеся друг с другом тени.
— Думай, — сказала она, прищурив глаза. — Мы скажем все как было, расскажем всю историю о том, как мы узнали, что Карина Бьёрнлунд была когда-то членом террористической организации, как я рассказала об этом тебе, а ты рассказал председателю совета директоров, а тот отправил письмо на электронную почту министра с требованием встречи. У меня есть номер этого сообщения. Мы расскажем, как он использовал это знание — твое и мое, для того, чтобы надавить на Государственный совет и заставить его изменить правительственные предложения и раздавить телевизионный канал, угрожавший финансовым интересам семьи. Если мы откроем правду, невзирая на все угрозы, то никто не посмеет выбить у тебя из-под ног скамейку, ты останешься ответственным издателем и достойным кандидатом на пост председателя объединения издателей газет, потому что не отказался от своей ответственности, несмотря на давление и угрозы.
— Из этого ничего не выйдет, — тихо сказал он.
Анника слабо улыбнулась.
— Выйдет, — сказала она, — и знаешь почему? Потому что это правда.
— Эта правда не стоит такого риска, — возразил Шюман.
— Если это так, — сказала Анника, — что тогда вообще чего-то стоит? Кто тогда мы? Получатели акций семьи или защитники демократии?
— Не все так просто, — сказал он.
— Ты ошибаешься. На самом деле все именно так просто.
Она встала, подняла с пола сумку и вскинула ее на плечо.
— Ну, я пошла, — сказала она.
— Но это же всего-навсего какой-то паршивый американский коммерческий канал! — воскликнул Шюман.
— Это совершенно не важно, — ответила она.
Шюман сгорбился и съежился, как шарик, из которого выпустили воздух.
— Постой, — сказал он и поднял руку. — Не уходи. Ты говорила все это серьезно?
Она покачнулась:
— Да.
Свинцовое молчание окутало Аннику с головы до ног, огромное, тяжелое, темное. Она остановилась на полпути к двери и смотрела на Шюмана, на лице которого отражалась борьба сомнения и решимости.
— Семья изымет весь тираж, — сказал он наконец.
— Это так, — согласилась Анника.
— Следовательно, не должно быть никакой утечки.
— Совершенно справедливо, — поддакнула она.
— Значит, этот материал мы не можем доверить редакции.
Она ничего не сказала в ответ, но поняла, что Шюман принял окончательное решение.
— Всю работу надо сделать здесь, — продолжал шеф-редактор. — Это значит, что ее выполним ты и я. Ты сможешь отредактировать материал?
— Думаю, что вполне сносно.
Он прикрыл веки и на несколько секунд прижал ладони к глазам.
— О скольких страницах идет речь?
Анника ощутила, как ее охватывает волна блаженного облегчения, смывающая с души камни и колючки и вселяющая уверенность.
— Четыре разворота, — сказала она. — Плюс одна колонка и передовица.
Шюман задумался на бесконечно долгую минуту, а потом произнес:
— Я позвоню в типографию и скажу, чтобы они не занимали половину новостного блока.
— Сколько места займет материал? — спросила Анника.
— Надо считать две печатные пластины, — сказал Шюман. — Это восемь полос.
— Есть в типографии люди, умеющие молчать?
— Боб. Он штампует пластины. Ты сильно торопишься?
Она поставила сумку на пол:
— Нет, не особенно.
Анника заглянула в глаза шеф-редактора. Теперь она видела в них лишь предельную сосредоточенность, решимость и целеустремленность. Тени перестали плясать — они выстроились в ряд и приготовились к маршу.