Она попыталась взять себя в руки, восстановить логическое мышление и вспомнить об ответственности журналиста.
— Я обещала мальчику полную анонимность, — подумала она вслух. — Имеет ли это значение теперь, когда его уже нет?
— Теперь это уже не играет никакой роли, он пришел к нам добровольно, и это освобождает вас от обета молчания, — сказал полицейский, и Анника вздохнула с некоторым облегчением.
— Когда я говорила с ним, он сказал, что, возможно, знает убийцу, но об этом я в своей статье ничего не писала. Я подумала, что не стоит размахивать этим фактом.
— Правильная мысль, — согласился полицейский, — но, к сожалению, это не помогло.
— Может быть, он рассказал об этом кому-то еще?
— Об этом мы не спрашивали, но собираемся выяснить.
Затянувшееся молчание становилось тягостным. Чувство вины мешало Аннике связно мыслить и говорить.
— Я чувствую себя виноватой, — промолвила она.
— Я вас понимаю, — сказал полицейский, — но это не так. Испытывать чувство вины должен совсем другой человек, и, будьте уверены, мы его возьмем.
Она напряженно думала, массируя глаза.
— И что вы делаете? Стучитесь в двери? Ищете отпечатки пальцев? Разыскиваете следы ног, машин и мопедов?
— Все это и еще многое другое.
— Допрашиваете друзей, учителей, соседей?
— Готовы приступить.
Анника, дрожа всем телом, записывала.
— Вы что-нибудь нашли?
— Мы решили осторожно обращаться с информацией.
В трубке снова повисло молчание.
— Утечка, — сказала Анника. — Вы подозреваете, что утечка произошла в доме, и поэтому преступник понял, кто свидетель.
На другом конце провода послышался тяжелый вздох.
— Найдется много людей, которые могли об этом рассказать, и среди прочих в первую очередь он сам. Он, конечно, не хотел светиться в средствах массовой информации, но, по крайней мере, двое из его друзей знали, что он был свидетелем убийства. Мать рассказала об этом своему начальнику на работе. Может, и вы кому-то рассказали?
— Нет, никому, — ответила она. — Могу поклясться.
Опять наступило молчание, хрупкое, неуверенное молчание. Естественно, она была не из их города, он не знал, зачем она, собственно, туда приехала, он воспринимал ее как столичную журналистку, которую, может быть, никогда больше и не встретит. Какой с нее спрос?
— Можете на меня положиться, — глухо произнесла она. — Говорю это, чтобы вы знали. Что я могу написать?
— Воздержитесь от описания способа убийства. Здесь мы пока не все прояснили. Цитируйте мои слова о том, что убийство было в высшей степени зверским и что полиция Лулео потрясена его жестокостью.
— Могу ли я встретиться с матерью? Написать о том, как она его нашла?
— Это логично, поэтому можете об этом написать, но не вступайте с ней в контакт. К тому же она сейчас не дома, ее отвезли в больницу, чтобы не допустить острого психоза. Сын был для нее свет в окошке. Отец его по-своему несчастный человек, из тех, кто либо сидит, либо пьянствует и терроризирует владельцев магазинов на Стургатан.
— Он не мог это сделать?
— Папаша был в вытрезвителе с пяти часов вечера вчерашнего дня, а в семь утра его перевезли в Боден.
— Я бы назвала это железным алиби, — сказала Анника. — Могу ли я все же чем — то вам помочь? Не нашли ли вы что-то особенное, что можно отметить в газете?
— Последним, кто совершенно точно видел мальчика, был шофер автобуса, который делал последний рейс до Свартэстадена вчера вечером. На конечную остановку он приехал сразу после десяти. По нашим предварительным данным, мальчик умер приблизительно в это время, так что если кто-то видел его около этого времени, то охотно даст о себе знать.
— Вы говорили с шофером автобуса?
Сюп тяжело вздохнул.
— И со всеми пассажирами, — сказал он. — От них мы не добились ничего путного.
Аннике вдруг пришла в голову новая мысль.
— Вы говорите, что мальчика убили в его комнате? Но как злоумышленник пробрался в квартиру?
— Дверь не была взломана.
Анника напряженно думала, пытаясь вытеснить чувство вины, избавиться от него, хотя великолепно понимала, что ни мысли, ни плещущий в крови адреналин не смогут избавить ее от этой тяжкой ноши.
— Он мог сам впустить его, — сказала Анника. — Может быть, мальчик знал этого человека.
— Преступник мог просто постучаться в дверь или подстерегать его в темном подъезде. Да и замок был такой же хитрый, как на дровяном сарае. Достаточно просто посильнее толкнуть дверь, чтобы ее открыть.
Анника изо всех сил старалась сохранить ясность ума и способность к суждениям, но никак не могла уловить нить рассуждений комиссара.