— Поездку мне разрешил Спикен, — сказала Анника. — Он ничего не говорил тебе о моей командировке?
Вздохнув, Шюман встал.
— Сказал, но не все. Я хотел лишь указать на то, что тема терроризма и террористических актов начинает занимать непропорционально большое место в твоей профессиональной деятельности.
— В последние годы эта тема стала необычайно актуальной, так, во всяком случае, говорят все.
Анника села. Шеф-редактор обогнул ее стул и подошел к столу.
— Я хочу, чтобы ты подумала о том, нет ли у тебя какого-то мотива, который заставляет тебя проявлять особый интерес к терроризму.
— Что ты имеешь в виду?
Шюман снова вздохнул, рассеянно провел пальцами по афише с рубриками газеты.
— Ты хочешь сказать, не идентифицирую ли я себя с террористами? Что я сама убила человека, что в моем воспаленном мозгу родился образ убийцы-маньяка, которого в действительности не существует? Или ты думаешь, что пребывание в туннеле с террористом и его динамитом заставляет меня теперь видеть террориста с бомбой под каждым кустом? Ты так это видишь?
Андерс Шюман протестующе поднял обе руки.
— Анника, я не знаю, но единственное, что могу сказать, — это очень причудливая и странная история, я не могу печатать историю о каком-то чертовом Рагнвальде, который, может быть, давно умер и похоронен, или выращивает смородину в Москоселе, или работает водолазом в Редднинге, или черт его знает чем он еще может заниматься. Но то, что ты пишешь, — это важно, это обвинение в преступлении.
— Рагнвальд — это кличка, его настоящее имя неизвестно, и он не опознан.
— Возможно, под именем Рагнвальд он больше известен, чем под своей настоящей фамилией, мы ведь знаем, как это бывает, не так ли?
Анника не ответила. Стиснув зубы, она смотрела на занавески, скрывавшие таинственные помещения русского посольства.
— Кроме того, — продолжал Шюман, — здравый смысл подсказывает, что сама идея статьи не вполне заслуживает доверия. Шведская провинция — это не то место, где воспитывают законченных террористов, или как?
Она изумленно посмотрела на шефа.
— Ты шутишь? — спросила она. — Ты настолько невежествен? Посылку с бомбой изобрел какой-то тип из Тёребуды. Посылка взорвалась в руках директора Лундина на Хамнгатан в августе 1904 года.
— Ты, — сказал он, и по его тону чувствовалось, что он изо всех сил старается говорить спокойно и связно, — понимаешь, что дела газеты идут неважно. Мы не можем ставить себя в положение авантюристов, надеющихся с помощью таких, с позволения сказать, достоверных вещей, как этот чертов террорист, вернуть себе читателей.
Она рывком поднялась с места. Адреналин захлестывал ее по самое горло.
— Достоверность? Ты что, действительно воображаешь, что публика покупает нашу газету благодаря серьезной и солидной журналистике?
Она разразилась деланым смехом.
— Анна Николь Смит на прошлой неделе бегала три дня кряду. В субботу какой-то парень во время ток-шоу онанировал перед камерой. В воскресенье наследная принцесса поцеловала своего бойфренда. Что это? Ты разве не понимаешь, что сделал с этой газетой? Или обманываешь сам себя?
Она видела, что он хотел взорваться, но усилием воли подавил это желание.
— Я думал, ты счастлива, что газета продолжает выходить, — произнес он сдавленным голосом.
— Подсчет показателей продаж ты называешь выходом и существованием газеты? Знаешь, как это называю я? Делать ставку на грязь и дерьмо.
— Мы второсортная газета. Нам надо печатать больше желтой и скандальной информации, чем может себе позволить перворазрядная газета. Ты хочешь, чтобы мы перестали существовать?
— Я не хочу, чтобы мы существовали такой ценой. Мне жаль, что ты изгоняешь профессионализм из нашей газеты.
Она сама удивилась своему неподдельному волнению.
— Это неправда, — сказал он, немного овладев собой. — Мы все еще занимаемся серьезной журналистикой, и ты это прекрасно знаешь. Я думаю, что ты должна иметь более широкую перспективу, нежели становиться в позу вульгарного критика. Будь все же немного справедливее.
— Это не мешает мне сожалеть о путях развития современной журналистики. Стираются границы между реальностью и вымыслом. И мы, и другие таблоиды пишут о мыльных операх и ток-шоу так, как будто это самая важная часть нашей жизни. Это неприемлемо.
— Ты забываешь о Каине и Авеле, — сказал Шюман и попытался улыбнуться.
— При чем тут Каин и Авель?
Анника скрестила руки на груди, ожидая ответа.