Сема прошел вдоль хребта: ельник, пихтач, место глухое, темное. Что за чертовщина? Не леший же украл бор с озером. Подбежал Мышонок, посмотрел на Сему, его ехидная морда как будто говорила: «Заблудился. А еще охотник. Да над тобой бабы смеяться станут».
— Ты погоди. Тут что-то не то.
Часа два бродил, а бор с озером найти не мог. Слыханное ли дело, чтобы Сема Фунтов, который родился под кустом (мать его родила в сенокос под елью), и заблудился. Да он находил потерянный нож в лесу, а тут бор с озером отыскать не может.
Это ли не проделки Аксиньи… «Нет, я тебя проучу, тухлая ворона». У старого обгоревшего пня он нашел уголек, содрал кусок бересты и нарисовал рожу. Она больше походила на черта, чем на Аксинью. Но это не смущало Сему, главное, он рисовал колдовку. Сема повесил бересту на сучок, зарядил ружье мелкой дробью и отошел шагов на десять, чтобы расстрелять эту рожу. Отец всегда так делал — от дурного глаза.
Прицелился. И показалось Семе, что рожа скривилась: «Мол, комсомолец, а такие штуки откалываешь. Что скажешь Степану и Поморову?» Опустил Сема ружье. Рядом на дерево села рыжая кукша, покосилась на него и закричала: «За-был, за-был».
— Вертихвостка, тебе до всего дело. Дроби не пробовала?
Кукша снялась, перелетела падь и упала в зеленую кипень соседнего хребта. Сема проводил ее взглядом и не поверил своим глазам: там брел по тайге такой же горбатый хребет, как и этот. «Фу, черт, так это Два Брата. Я не на тот попал».
Теперь озеро найти было просто. Там он нарвал папоротника и отправился домой. Недалеко от села он услышал звонкие голоса ребят и свернул к ручью. У ручья возле костра сидели мальчишки. К деревьям было привязано полдюжины собак. Сема подошел к ребятам:
— Здорово, мужики.
— Здорово, — ответило ему несколько голосов.
— Не медведя ли пришли промышлять?
— Нет, — ответил Ганя — красный командир, — Бурундучили мы.
— Много добыли?
— Семь штук. Трех собаки съели.
— На кой черт вы их взяли целый табун? Одной бы хватило. Шуму меньше и толку больше. Они только мешают одна другой.
— Я говорил, так с ними разве сладишь, — покосился на ребят Ганя. — Каждый своей собакой хвалится.
— А чайком меня угостите? — спросил Сема.
— Какой разговор. Только заварку забыли.
— Эта беда поправимая. Березняк видите? Пусть кто-нибудь сходит и наколупает чаги.
Двое мальчишек побежали за чагой.
— Сема, расскажи сказку, — попросил Ганя.
— Что вам рассказать? Все сказки по лесу растерял.
— Одну только, — взмолились ребята.
Сема почесал затылок.
— Одну? Можно.
Ребята подвинулись к нему поближе.
— Вы знаете, как на свете совы появились?
— Нет.
— Так слушайте. Я это слышал от деда, а дед мой слышал от своего деда, а тот был такой старый, что помнит, как земля делалась. Вот это когда было.
Тогда в скалах на Матвеевой горе свила орлица гнездо и вывела орленка. А рядом на сосне было гнездо ворона, у него вывелся вороненок. В то время это была сильная птица и питалась только кровью.
Выросли птенцы, в могучих птиц превратились. Каждое утро они поднимались в небо и парили под самыми облаками, и любовались ими все птицы и звери.
В полдень они прилетали в низину. Ловили оленят, уносили на самую высокую гору, созывали орлиц и устраивали там пир. Однажды напал орел на олененка, но тут из кустов выскочил молодой олень и бросился на орла. Как пальмой, обрубил он когти птицы рогами, кровь хлынула на землю. Бьются час, другой, у обоих кровь хлещет из ран. Только силы не равные, нет когтей у орла. Клювом всю грудь разбил оленю, а до сердца достать не может. И на крыльях перья поредели.
Сема оглядел присмиревших ребят, прикурил потухшую самокрутку.
— А что ж ему ворон не помогал-то? — спросил Ганя.
— В кустах он сидел. Увидел кровь друга, испугался.
— Пальмой бы его надо было оттуда выгнать, — выпалил Ганя. Ребята повскакивали с мест, возбужденно загалдели.
— Потом потолкуете, — остановил их Сема и продолжал: — Орел почувствовал, что кончаются его силы, позвал на помощь ворона, а тот еще дальше спрятался.
Тогда орел крикнул на весь лес: «Я умираю, но и трусам никогда не будет светить солнце». Собрал он последние силы, взмыл под самые тучи и камнем упал на врага. Обломились рога оленя, и храбрецы, обнявшись, точно братья, упали замертво на землю.
Собрались птицы судить труса. Соколы предложили, чтобы ворон поднялся и разбился о скалы. Но орлы запротестовали: такую смерть могут принять только храбрые.
Тогда осудили труса на вечное житье в дупле. От позора стал седым ворон. От страха округлились глаза его и остались такими, а солнце ослепило их, потому-то он и не видит неба. Ночами, как вор, вылезает он из дупла и летает без шума, чтобы другие птицы не слышали, и питается всякой мелкой тварью.
Вот так и появились на свет совы. А раньше такой птицы вовсе не было. И небо теперь стало только для орлов, потому что они самые смелые.
Сема встал.
— Сема, расскажи еще что-нибудь.
— В другой раз, ребята. Мне надо к Василию. Я ему лекарство несу.
— Ты это про Максима рассказывал? — робко спросил Ганя.
— Это вы уж сами соображайте, что к чему.
Уже вторая неделя была на исходе, а Василий все еще не приходил в себя. В первые дни он бредил, вскакивал и искал Максима. Но потом притих, лежал неподвижно, на исхудавшем бледном лице чужими казались смолистые брови.
Горе, свалившееся на плечи Марии Семеновны, отняло у нее последние силы. Она сутками просиживала на кровати в ногах у сына и сухими глазами смотрела на Василия. Татьяна Даниловна силой уводила ее в постель.
Постарел и Захар Данилович: сгустилась седина в бороде, отяжелела походка, брался то за одно, то за другое дело, но все валилось из рук. Тогда он шел к сыну, но и у его постели было не легче. Страшно смотреть, как Василия покидают силы, а он ничем не может помочь.
Каждый день приходила Ятока. Все с надеждой смотрели на нее. Даже Захар Данилович не спешил уходить. И сегодня она вошла своей легкой походкой и замерла у кровати. Вот ее тонкие брови дрогнули, смуглое лицо будто оттаяло: Ятока на бескровных щеках Василия уловила румянец и повернулась к Марии Семеновне.
— Ятоке помогла Ами. Василий скоро оздоровеет. Долго жить будет, — шаманка улыбнулась.
Мария Семеновна схватилась за сердце.
— Спасибо, Ятока. Внукам закажу, чтобы за тебя бога молили. — Она усадила Ятоку рядом с собой и взяла ее руку. — Пусть никогда твое сердце не знает печали.
— Спасибо, тетка Марья, Василий живой будет, радость со мной будет. Ятока шибко любит его. День и ночь думает. Говори ему, пусть берет меня.
— Если люба, пусть женится. Только бы живой был. Сама ваших ребятишек нянчить буду.
Захар Данилович недовольно крякнул и вышел, с силой хлопнув дверью. Мария Семеновна махнула ему вслед рукой, точно говоря: «Ладно уж тебе».
Ятока ушла, а в доме Вороновых осталась надежда, что Василий скоро выздоровеет. Только Малыш по-прежнему лежал у кровати на кумалане, положив голову на лапы, и с угрюмой настороженностью смотрел на каждого, кто подходил к больному.
На другой день, когда все сели за стол, на кухню с громким лаем прибежал Малыш.
Что случилось? Кинулись к Василию. Он лежал с открытыми глазами и с недоумением смотрел вокруг. Мария Семеновна склонилась над ним.
— Пить, — еле слышно попросил Василий.
Мария Семеновна дрожащими руками поднесла к губам сына кружку с брусничным настоем. Василий жадно напился, откинулся на подушку и закрыл глаза.
— Очнулся, — еще не верила случившемуся чуду мать, и ее исстрадавшееся лицо тронула улыбка.
— Молодец. Осилил, — прошептал Захар Данилович и, громко сморкаясь, вышел из дома.
Малыш передними лапами навалился на кровать и от счастья не знал, что делать: то лизнет руку Василию, то оглянется на Марию Семеновну и тихо заскулит. Она ласково потрепала его по загривку.