— Здравствуй, бойё.
— Кайнача, друг, здравствуй.
— Заходи, гостем будешь, — Кайнача отбросил полог. Василий привязал к сосне Малыша, поставил к дереву пальму′[4], повесил на сучок ружье, понягу и вошел в чум. Посредине дымил костер. Возле него лежала вышарканная оленья шкура. Она служила Кайначе и ковриком для сидения, и постелью. По другую сторону костра висели штаны из ро′вдуги[5] и такая же обувь. У входа стояли ружье и пальма.
— Худо живет пастух Мотыкана, — заметил Василий. Кайнача был только на год моложе Василия. Десятилетним пареньком остался он сиротой: отец погиб на охоте, мать умерла при родах. Тогда и взял его к себе Мотыкан. Вначале Кайнача прислуживал у него в чуме, а подрос — стал пастухом.
— Нету Мотыкана, — отозвался Кайнача, подбрасывая в костер мелко нарубленных сучков. — Духи к себе взяли. Зимой. В большие морозы.
— Молодцы. Все-таки догадались
— Пошто так говоришь, бойё, — на плоском лице Кайначи появился испуг.
— Он буржуй. А таким место теперь только на том свете. Кто же теперь ваш род возглавляет?
— Ятока, шаманка.
Василий с удивлением посмотрел на Кайначу.
— Она взаправду шаманка?
— Пошто не веришь? Кайнача никогда не врет.
— Черт с ней. Ты-то теперь что делаешь?
— Ятоке помогаю: чум ставлю, дрова рублю, оленей имаю — все делаю.
— Плюнь на все и давай к нам в деревню. Мы товарищество «Красный охотник» создали, совместно неводим, сено косим. Дом тебе построим, женим.
— Ятока не пустит. Кто ей помогать станет?
— Пусть чертей своих впрягает. Они от безделья, поди, зажирели.
— Не говори так, — испугался Кайнача. — Ятока все слышит.
— Совсем ты, паря, испортился. Стал как пустая баба. Надо мозги тебе ставить на место.
— Это потом будем. А сейчас давай чай пить.
Кайнача налил в деревянные чашки заварки из ча′ги[6], достал из мешка твердую, как камень, лепешку.
— Мяса нет, бойё, — извинился Кайнача. — Кочевали много. Некогда промышлять было.
— Взял бы у Ятоки оленя. Куда ей целое стадо?
— Разве я плохой охотник? — обиделся Кайнача. — Зачем просить у Ятоки буду мяса? Пойду в лес. Сам спромышляю зверя.
— Он не привязанный. Я сегодня весь день проходил, только одного глухаря и видел.
— На другой день пойдешь, на третий, все равно добудешь.
— Это так. Приходи к нам в гости. Мама рада будет.
— На охоту схожу, приду. Мяса нету, совсем худая жизнь. Лепешку ем, голодный хожу.
В открытый полог Василию была видна часть стойбища. Маленькие дети возле чумов играли с собаками, из палочек и веточек городили балага′ны[7], ребятишки побольше — бегали с луками, охотились на бурундуков. Женщины у костров готовили еду и выделывали шкуры.
На тропинке среди чумов появилась девушка в ярком цветном сарафане. Шла она быстро, легко. На смуглом с острым подбородком лице выделялись большие черные глаза. На груди, в такт шагам, покачивались две тонкие косы, и серебряные монеты в них позванивали. На ало′чах[8] переливались узоры из разноцветного бисера.
Василий залюбовался. «Надо же богу такую красоту создать, — подумал он. — В лесу встретится, за сон примешь».
— Ковой-то ты там увидел? — спросил Кайнача.
— Девушку. Да ты только посмотри.
— Нравится?
— Первый раз в жизни такую вижу.
— Это же Ятока. Шаманка.
Ятока, чуть склонившись, приостановилась у входа. Косы метнулись вперед, звякнули монеты.
— Проходи, — пригласил Кайнача.
Ятока вошла, поздоровалась с Василием и села рядом.
— Пошто в мой чум не пришел?
— У меня друг есть, к нему зашел.
Василий с любопытством смотрел на Ятоку. Русские считали шаманов шарлатанами, а поэтому не любили их и в то же время побаивались — кто знает, могут порчу напустить.
До Ятоки в роде был шаман Амуктан. Василий его знал хорошо. Тщеславный и злопамятный старик. Люди одного его взгляда боялись. А тут перед ним сидела совсем еще девчонка, и это никак не вязалось с представлением о шаманах.
— А ты настоящая красавица, — улыбнулся Василий.
— Ты тоже совсем мужик стал. — Ятока коснулась волос Василия. — Мягкие, как мех соболя. Такой ты ходил ко мне во сне.
Ятока на секунду задумалась.
— Много ласкал. Шибко любил во сне. К себе звал. Я пришла. Люби меня.
Широкие брови Василия, сросшиеся на переносице, поднялись.
— Ты это серьезно, Ятока?
— Пошто пустые слова говорить буду. Мне отец много оленей оставил. Пять тысяч. Всех бери.
— Оленей, говоришь. А на что они мне? Они с голоду передохнут в деревне, где держать их буду? — перевел разговор на шутку Василий.
— Пускай дохнут. Будем охотиться. Только люби меня.
— Какой я тебе жених, — миролюбиво проговорил Василий. — У меня только и богатства, что чуб густой. Тебе нужен жених с достатком, как Урукча, чтоб ровня был.
— Зачем мне нужен старый Урукча? Я тебя люблю.
Ища защиту, Василий посмотрел на Кайначу. Тот молча сидел по другую сторону очага и курил трубку.
— Ятока, а если у меня девушка есть, тогда как быть?
— Мой будешь. Я — шаманка.
Василий усмехнулся.
— Пошто смеешься? — в упор посмотрела на него Ятока.
— Не сердись, Ятока, — Василий встал и сразу тесно стало в чуме. — Мне пора домой.
Он нагнулся и шагнул из чума. Следом за ним вышли Ятока и Кайнача.
Василий надел понягу, отвязал Малыша, Ятока сняла с сучка ружье и подала ему.
— Пусть хорошо стреляет, — с нежностью проговорила она.
— Спасибо, Ятока.
— Приходи. Шибко ждать буду.
— Обязательно приду.
Путь Василию преградила река. На отмели, рядом с его лодкой, стояла еще чья-то. У омута, под развесистым кустом талины, сидел мальчишка. Василию была видна только его спина, на которую спадал накомарник. Почувствовав на себе взгляд, мальчик оглянулся. Василий узнал Ганю Воронова.
— Здорово, красный командир! — Звал он Ганю так потому, что тот мечтал стать красным командиром.
— Здорово, — не торопясь ответил Ганя.
— Много поймал?
— Штук двадцать ельцов да сига. Мама на пирог велела наловить.
Ганя отвечал, а сам косился на поплавок, который недвижимо лежал на синей глади воды.
— В такую жару, поди, вся рыба прокисла, — Василий кивнул на реку.
— Нет, мало-помалу клюет.
Ганя выдернул удочку, наживил червя, поплевал на него и снова закинул. Делал он все неторопливо, с достоинством.
— Ехать учиться в город не раздумал? — спросил Василий.
Ганя насупился.
— На что ехать-то? Был бы отец, а мать, сам знаешь, где столько денег возьмет?
— Не печалься. Что-нибудь придумаем, — обнадежил Василий. — Мне бы тоже за парту. А то хожу, как слепой в лесу, то на одно, то на другое дерево натыкаюсь. Вот солнце в небе. А ты знаешь, как оно держится? То-то. Или почему рога у изюбря целебные, а у сохатого нет? Один корм едят, в одном лесу живут. Не знаешь? А я хочу все знать. Ну, ладно. Бывай здоров.
— Я с десяток еще поймаю да тоже домой. Надо на сенокос собираться.
— Мне тоже. Завтра выезжаем.
Василий сел в лодку, взмахнул веслом. Быстрые волны вынесли его за поворот реки. Впереди показалась Матвеевка. На самом берегу стоит их дом. Большие окна с резными наличниками весело смотрят на речку. Срублен дом из столетних лиственниц — Захар Данилович, отец Василия, строил на века, думал обзавестись большой семьей. Сам-то и он вырос в семье, где было сорок человек вместе с детьми братьев и сестер. И еще бы прибавилось, да сороковой родился с родимым пятном во всю щеку. Старухи решили, что богу неугодна такая семья, и расселились двенадцать братьев.
6
Чага — березовый гриб-нарост на стволе, пропитанный соком. У народов Севера часто употребляется вместо заварки. (Примеч. автора.)