— Черта им лысого.
Дед скрылся, а парни отвязали чучело, унесли в кусты и спрятались сами. Через некоторое время из деревни прискакали на лошадях мужики во главе со Степаном.
— Где твой удавленник, дед? — спросил Степан,
— Тут был, на этом кусте.
— На талине, что ли?
— На талине и есть.
— Что ты нам головы морочишь? Вороны его утащили? На этом кусте и мышь не задавишь, — заметил Степан.
— Он, может, оторвался да утоп? — предположил дед.
Степан встал в лодку, осмотрел кусты, пошарил веслом у берега.
— Лягушки здесь, а не утопленники. Стареешь, Пименович.
Мужики, посмеиваясь, поехали обратно, а дед стоял на берегу озадаченный, гадая, наяву это было или показалось. Перекрестился, сел в лодку, собрал сеть и уплыл.
— Больше здесь не появится, — смеялся Василий.
Утром к парням пришла Ятока, Они накормили ее ухой.
— Далеко собралась? — спросил ее Василий.
— Дедушка Трофим заболел, меня звал подлечить. По пути к вам зашла. Давно не видала, соскучилась.
— Плюнь ты на него, не ходи, оставайся у нас, лучить сегодня будем.
— Пошто так говоришь? Старику помочь надо. Злые духи покойником к нему ходят.
— Если он нам напакостит еще хоть раз, они к нему чертом явятся.
— Как так? — насторожилась Ятока,
— Совсем просто. Вот он, злой дух, сидит, — Василий кивнул на Сему. — Я этого злого духа поймал, а он расскажет, как дело было.
Ятока слушала Сему с серьезным видом, но когда он стал представлять старика, Ятока рассмеялась.
— Совсем худые парни: стариков не уважают.
— За что уважать такого паука? Высосал довольно крови из охотников. Ты бери за шиворот Сему и веди к лавочнику, скажи, поймали злого духа, — посоветовал Василий.
У Ятоки озорно заблестели глаза, она вскочила, потянула Сему за руку.
— Пойдем к деду. Пусть он тебя прутом проучит.
Сема упирался, а Ятока смеялась от души, потом вдруг посерьезнела, подошла к Василию.
— Пусть съедят старика злые духи. Никуда не пойду. Буду рыбачить с вами. Песни петь.
— Я же знал, ты молодец, Ятока. На лабазе два селезня, ты их отереби и опали, а мы пока сходим за смольем.
— Пиджак оставь.
— Это зачем? — удивился Василий.
— Дырка есть. Починять буду.
Женя Пучкова вымыла полы, постелила домотканые дорожки. В доме стало прохладно, запахло сырым деревом.
— Женя, а нас с тобой Степан зачем-то в сельсовет вызывает, — показалась в дверях Дуся Прочесова,
— Ой, девонька, ладно ли что?
— Да будет тебе. Не свататься же зовет.
Женя переоделась.
— Пойдем.
В сельсовете кроме Степана сидела Надя.
— Звал, Степан Сергеевич? — спросила Женя,
— Звал, садитесь.
Девушки сели. Степан встал из-за стола и закурил, посматривая на них. Какие они разные. Надя высокая, голубоглазая; Женя, напротив, — низенькая, с пухлыми щеками, веселая; Дуся — степенная, с кудрявыми темными волосами.
— Отряд что надо, — одобрительно проговорил Степан,
— Ты о чем? — спросила Женя.
— Стрелять умеешь?
— Куда мне… — махнула рукой Женя. — Я ружья-то боюсь хуже лягушек.
Степан улыбнулся.
— Так уж и боишься?
— До смертушки. Как только бабахнут, я уши затыкаю.
— Со мною так же было, — вздохнула Надя. — Потом научилась стрелять, даже любо стало.
— А ты, Дуся, умеешь стрелять?
— Стреляла, — застенчиво ответила Дуся. — Только когда ружье беру, у меня глаза закрываются.
— А как же ты с закрытыми глазами стреляешь?
— Как: Максим ружье держит, а я стреляю.
— И ни разу в него не попала? — смеялся Степан.
— Я зачем в него-то палить стану.
— Ой, девоньки, не смешите, — заливалась Женя,
— Все ясно. Будем учиться стрелять.
— Это зачем? — спросила Женя.
— Я вас записал в свою бригаду. Охотиться пойдем.
— Ой, мамочки, — воскликнула Женя. — Ты нас, Степан Сергеевич, совсем мужиками сделаешь.
— И сделаю, если надо будет.
Степан взял кепку.
— Пошли. У меня ружье на мази.
Сумерки сгустились. Лес посерел. Дальние горы будто растворились. Над тайгой распласталась тишина, и в ней хорошо был слышен каждый шорох.
Кайнача торопился на стойбище: подошла пора белочить, и если уйдут охотники, где их потом найдешь. Тропинку почти не было видно, но Кайнача каким-то чутьем угадывал ее. «Наверное, забыли про меня, — думал он. — Кому вспоминать охота, совсем чужой. Даже своего очага нет. Разве только пес Ороктон помнит».
Впереди раздался лай собак. Кайнача обрадовался; «Не ушли еще». Среди деревьев показались огни костров, набросило горьковатый запах дыма. У Кайначи защипало в горле: ему все еще не верилось, что он у родного стойбища.
Первым его встретил Ороктон. С громким лаем бросился он на Кайначу, но, услышав родной голос, прыгнул на грудь хозяину, лизнул в щеку и от радости закрутил головой. Кайнача прижался к собаке.
— Совсем забыл, — укорял Кайнача. — А я тебя каждую ночь смотрел, сохатить с тобой ходил.
А от чума к чуму уже неслось: «Кайнача пришел!» Через несколько минут он сидел в чуме Бирокты. Чум не вмещал всех, поэтому ему пришлось перебраться на улицу, — к костру. Кайнача с остриженной головой, в пиджаке и триковых брюках казался чужим, точно пришел из другого мира.
— Совсем люча[21] стал, — заметила Ятока. Кайнача смущенно улыбался.
— Говори, Кайнача, как учился, с чем на стойбище пришел? — спросил Согдямо.
Кайнача задымил трубкой.
— Совсем худая жизнь Кайначе в городе. Леса нету. Большой шум, от него голова болит. Без мяса совсем пропадал. В столовой — каша, макароны. Говорю, давайте мяса — нету мяса. Голодный жил. Потом к тетке Дарье пошел, Вороновой, где Ганя живет, мясом угощала, расколоткой[22]. Ожил тогда.
— Урокон как живет? — спросила Бирокта о сыне.
— Бойкий парень. Учителя хвалят.
— Тоже голодный ходит?
— Пошто голодный. Кашу ест, конфеты ест. Шибко нравится. Только о чуме скучает. На койке спать не хочет, на пол ночью ложится. Учитель ругается. Урокон говорит, не могу уснуть на койке. Ругаться будешь, в лес спать ходить буду. Две ночи в лес ходил. На полу теперь спит.
— Сам как учился? — спросил Согдямо.
— Палочки писал. «Букварь» читал.
Все зашумели.
— Совсем молодец, — похвалил Согдямо.
Кайнача расстегнул пиджак, достал портрет человека с бородкой.
— Ленин, — Кайнача подал портрет Согдямо. К старику потянулись десятки рук. Люди много слышали о Ленине от учителя Поморова, теперь каждый хотел посмотреть на изображение этого человека.
— Правильно ли говорил учитель Поморов? — спросил Согдямо.
— Всю правду говорил. Ленин сказал, мы и русские братья, жить в дружбе надо, помогать друг другу надо. Кто будет обижать, тот хуже росомахи. Еще говорил, надо много пушнины добывать, хорошо жить.
— Совсем хорошо говорил, — доволен Согдямо. — Ты ходил к нему, трубку курил, совета спрашивал?
— Нет, — Кайнача даже не подумал об этом.
— О, худой, ленивый парень, — сердился Согдямо. — Стариков не уважаешь.
Потом заспорили, кому хранить портрет Ленина. Кайнача еще молодой, неразумный, может потерять. Решили поручить Согдямо. Он самый старый, самый уважаемый человек в роде. Согдямо взял портрет, торжественно отнес его в чум.
Все были довольны Кайначой. Не с пустыми руками пришел на стойбище, не зря учился в городе. Его накормили жирным мясом и принесли охотничью одежду.
Ночевал Кайнача в чуме Бирокты. Проснулся рано, развел костер, подвесил чайник. Встала Бирокта, присела у огня, протянула руки к пламени. Сегодня люди разойдутся по охотничьим угодьям, потому до восхода солнца из чумов выходить нельзя, чтобы не подсмотрел злой дух и не повредил охоте.
22
Расколотка — блюдо из мороженой рыбы. Готовят его так: ударяют рыбу молотком но хребту, она раскалывается вдоль позвоночника, подсаливают, перчат и едят сырой. (Примеч. автора.)