Прозвенел звонок, мальчишки окружили деда и наперебой спрашивали:
— Дедушка, когда пойдем петли ставить?
— Дедушка Корней, а у нас пять зайцев попало.
— Дедушка Корней, а мы в воскресенье пойдем белочить?
Дед Корней вертел головой и не знал, кому отвечать. Наконец у него кончилось терпение.
— Что вы тараторите, как пустые сороки, — прикрикнул дед. — Никакой сурьезности. А еще мужики. Какие из вас охотники получатся, срам один.
Ребята замолчали, но глазенки их искрились смехом.
— Шкуры-то поснимали? — спросил дед Корней.
— Сняли, — в десяток голосов зашумели ребята.
— Тихо вы, воробьиное племя. Вечером досмотрю, ладно ли сделали.
Дед Корней подошел к Поморову.
— Беда мне с таким народом, — пожаловался дед. — Никакого сладу.
— Что поделаешь, дети. Сами такими были, — улыбнулся Поморов.
— Пришел узнать, не имеешь ли нужды в харчишках. Поди, все вышли?
— Зря беспокоитесь, Корней Иванович. Есть мясо, рыба, ягоды. Молоко женщины приносят. Хлеба тоже довольно.
— Смотри, паря, чуть чего, мне давай знать. А то Степан придет, такую бучу заварит, обоим тошно будет.
— Не печальтесь. Как здоровье-то ваше?
— Поясница ломит, особо к ненастью. Худо ноги слушаются. А то бы давно в лесу был. — Дед Корней махнул рукой. — Пойду, Михаил Викторович. Надо еще Марью проведать, без мужиков-то ей, поди, тоже несладко.
— Приходите, Корней Иванович, вы мне обещали про приметы таежные рассказать.
— Как-нибудь в другой раз. Чуть не забыл. Ребятишки-то ладно ведут себя? Не хулиганят?
— Хорошие дети.
— Ты смотри, сильно-то их не балуй. Им в тайгу идти, а там, паря, жилы крепкие надо.
— Парни растут молодцами.
Дед Корней вышел из школы. На улице голубел снег. От проруби с разных сторон брели коровы, мычали. У крыльца деда поджидал Рыжик. Увидев хозяина, завилял хвостом.
— Замерз? — дед Корней погладил Рыжика. — Ничего. Лето придет, отогреемся.
И дед засеменил вдоль деревни. По дороге завернул домой, прихватил мерзлого налима и направился к дому Захара-Медвежатника.
Мария Семеновна хлопотала у русской печи.
— Здорово живем.
— Проходи, Корней Иванович, — обрадовалась Мария Семеновна.
— Налима тебе на пирог принес. Вчера на крючок поймал.
— Спасибо. Раздевайся. Чай пить будем. Шаньги поспели.
— От чая не откажусь, — дед разделся. — Я слышал, прихворнула ты.
— Оклемалась. А ты-то что поделываешь?
— Топчусь мало-мало дома. Ребятишек обучаю ловушки ставить.
— Тоскуешь, поди, по лесу-то?
— Что толковать, — дед Корней тряхнул бородой. — Ночами сна нету. Как вспомню, что Захар без меня в тайге, душа наизнанку выворачивается. Я его сызмальства охотничьему делу учил. Как-то белочил я на Икиче, по речке, верст двадцать отсюдова. Старуха напекла шаньги и говорит Захару: «Снеси-ка Корнею гостинец». Он тогда еще подлетком был, взял узелок, пальму и побежал ко мне. Собака с ним — Черным кликали. Зверовой кобель был.
Прихожу я в зимовье. Мальчонка на нарах сидит, забился в угол, даже печку не затопил. Спрашиваю его:
— Ты что это чай не варишь?
А он:
— Я, дядя Корней, волка испужался.
— Где ты его взял?
— Черный на дерево загнал.
— Ты, паря, что-то заговариваешься. Почти до седой бороды доживаю, а не слыхивал, чтоб волки по деревьям лазили.
— Я думал, белку Черный лает. Подхожу, заглянул на сосну, а на ветке волк сидит. Зубы на меня оскалил. Я и узелок с гостинцем дорогой потерял.
— Усомнился я. Что-то не то парнишка говорит. Пошли на лай к Черному. А на дереве рысь. Матерая, таких я отродясь не видывал. Вот и напужался Захар.
Дед Корней отхлебнул чай.
— А потом, когда вырос, первейшим охотником стал. Мы с ним, почитай, больше сорока зверей спромышляли. Силищи у мужика на троих было.
— Как они у меня там? — вздохнула Мария Семеновна. — Вася еще совсем не оздоровел.
— Лес выпользует. А мне пора. Сейчас ребятишки из школы придут, пойдем кулемки[26] рубить. А вечером еще заверну.
Только в сумерках дед Корней пришел домой из леса. Доволен: пять кулемок срубил для ребят и четыре плашки[27] поставил.
Заглянул в куть — Домны Мироновны нет: видно, ушла к Марии Семеновне на посиделки. Дед выпил несколько стаканов чаю, взял тетрадку, которую ему подарил Поморов, и тоже пошел к Вороновым.
У Вороновых полная изба баб: прядут, вяжут, вышивают, говорят все разом, точно ранней весной воробьи на кусту, попробуй разбери их. Три девочки светят им березовыми лучинками. Дед Корней присел у печки и раскурил трубку. Что за жизнь, слова не с кем обронить. Скорей бы охотники вышли из леса.
— Бабоньки, споем, — предложила тетя Глаша и запела:
У тети Глаши голос чистый, звонкий. К нему припа′рился мягкий, душевный голос Марии Семеновны. И вот уже поют все. И кажется деду, что это его куда-то зовут дороги.
А Татьяна Даниловна уже запевает новую:
Думает свои грустные думы дед Корней. Когда-то и он хаживал на оленьи тропы.
В избу вошел Сережка Круглов, брат Максима. Он в оленьей парке, в мохнатой лисьей шапке, под мышкой «Букварь». Поздоровался, стал раздеваться.
— Вот и учитель к нам пришел, — улыбнулась Мария Семеновна.
Бабы оставили прялки, рукоделие и сгрудились вокруг стола. У каждой лист бумаги. Дед Корней положил на табурет свою тетрадку. Сережка поставил у стены на лавку черную доску из фанеры и достал из кармана кусочек мела.
— Мы сейчас повторим, как пишется фамилия Воронов.
— Ядрена-матрена, — ругается дед Корней. — Не ту гумагу прихватил.
— Корнеюшка, тебе-то на что учиться? — спросила Домна Мироновна.
— Может, тебе письмо про любовь сочинить хочу, — отрезал сердито дед.
Бабы засмеялись, а Домна Мироновна обиженно поджала губы.
— Внимание, товарищи, — стараясь подражать Поморову, серьезно говорит Сережка. — У нас теперь народное государство. И грамота всем нужна. И ты, бабушка Домна, тоже садитесь за стол.
— Что ты, Сережа, на старости-то лет людей смешить, — замазала руками Домна Мироновна. — На том свете, поди, и такую примут.
— А может, — вмешалась в разговор Татьяна Даниловна, — бог возьмет да и не примет. Скажет, в коммунизме жила, а грамоте не разумеешь. Пошла отсюдова.
— Ох, греховодница, — выговаривает Татьяне Даниловне Домна Мироновна.
Сережка писал на доске буквы. Дед Корней потел у печки. Нарисует каракулю, и с той стороны посмотрит, и с этой. Силится уразуметь, что значит, и никак не может. Фамилия Вороновых вроде ладная, а начинается с такой буквы, будто две краюхи хлеба положили одну на другую и разрезали пополам. И почему она так называется — «В», один лешак знает. Пока дед Корней так размышлял, Сережка на доске другое слово написал.
— Матвеевка. Это название нашей деревни.
Опять ломает голову дед Корней. Он по еле заметной вмятине в земле определит, какой и куда зверь прошел, а тут вот заело, хоть плачь: никак не может отличить букву от буквы.
26
Кулемка — ловушка. У пня, дерева или колодины ставятся две доски на расстоянии друг от друга в полторы четверти. На них кладут ветки. Получается что-то вроде ниши. В нее и кладут наживу. Перед входом делают порожек, над которым специальной насторожкой устанавливают давок. Если полезет за наживой соболь, хорек или горностай, то он заденет насторожку и на него упадет давок. (Примеч. автора.)
27
Плашка — тоже ловушка. От дерева отрубают чурку и раскалывают ее на плахи. Плахи кладут друг на друга. Затем один конец верхней плахи приподнимают высотой с четверть и устанавливают с наживой насторожку-челак. Как только зверек тронет наживу, его сразу придавит верхняя плаха. (Примеч. автора.)