— Брось ружье, Кердоля. Все равно не уйдешь. Товарищи под землей найдут тебя.
— И твоих Степку с Митькой пошлю туда ж… — Договорить Кердоля не успел. На его грудь прыгнул Малыш и всадил в руку клыки. Грохнул выстрел. Кердоля выпустил винтовку и, воя от боли, закрутился, стараясь оторвать от себя Малыша.
Василий шатался, по лицу струилась кровь. Он видел как огненный язык лизнул конец дула, но выстрела не слышал, голову что-то дернуло, чумы поехали колесом…
Ятоку рано утром подняли крики. Это бушевала Бирокта. Второй день ходила она пьяная от чума к чуму и жаловалась на свою судьбу. Ятока подогрела чай и села завтракать. Бирокта вошла к ней, шлепнулась у печки и закачалась из стороны в сторону.
— Худой человек Кердоля, — причитала Бирокта. — С купцом за спирт купили меня у отца. Потом бросили, как собаку. Прогонять его надо.
— Зачем соболей ему за спирт отдаешь? — упрекнула ее Ятока. — Степан ругаться будет.
— Неучи меня, — отрезала Бирокта. — Дай выпить.
— Нету у меня спирту. Чай пей.
— Сама чай пей.
Бирокта выползла из чума и запела.
«Надо Васе сообщить, — подумала Ятока. — Совсем погубит людей Кердоля. Спирт пьют. Замерзнут. Совсем беда мне. Спать ночью ляжет Кердоля, к Васе пойду. Днем пойти — узнает спиртонос, скроется в лесу, потом не найдешь». Так в думах коротала день Ятока. К вечеру пошла за дровами. Нарубила сухих веток, вышла к стойбищу и увидела Василия. В это время раздался выстрел, и он, выронив пальму, упал. Ятока подбежала к нему, осторожно приподняла голову.
— Пошто в мой чум не пришел?
Василий молчал. Ятока схватила пальму и бросилась к Кердоле, который, воя от боли, отбивался от Малыша.
— Проклятый человек! За што убил Василия? — с ненавистью и отчаянием спросила Ятока.
Кердоля исподлобья смотрел на нее и не отвечал. Ятока наставила ему в грудь пальму. Кердоля бросил тревожный взгляд на кончик острия.
— Говори, за што стрелял?
Ятока прижала к его груди пальму. Кердоля пошевелил рукой. Малыш зарычал. Кердоля замер.
— Последний раз спрашиваю, пошто убил Василия?
Ятока сильней надавила на пальму. Кердоля почувствовал, как острие прорезало парку и коснулось тела. Рука его была возле рукоятки ножа. Достаточно одного взмаха, чтобы заколоть эту сумасшедшую девчонку. Но Малыш был настороже. Этот разорвет гордо прежде, чем Кердоля достанет нож.
— Пусть твое мясо съедят… — Договорить Ятока не успела. С горы скатился Степан, выхватил у Ятоки пальму и оттолкнул девушку. Следом за ним появились Кучум и Дмитрий.
— Что ты делаешь, Ятока?! — спросил Степан.
— Пусти, Степан, — рвалась к Кердоле Ятока. — Убивать его надо. Василия стрелял.
— Убил?! — выкрикнул Степан.
— Вон лежит.
— Свяжите, — кивнул он на Кердолю Дмитрию и Кучуму, а сам бросился к Василию. Расстегнул на нем рубаху и прислонился ухом: сердце стучало сильно, толчками. Приподнял голову, стер со лба кровь. Рана была повыше виска, кость целая. Василий застонал.
— Давай его в чум, — сказал он Ятоке.
— Живой?! — невольно вырвалось у девушки.
— Черепок целый, жить будет.
Занесли Василия в чум. Ятока обмыла рану, завязала чистой тряпкой. Василий тихо стонал.
— Контузило парня. Скоро очухается. Присматривай за ним.
Степан вышел. Возле связанного Кердоли курили Дмитрий и Кучум.
— Попалась, старая ворона, — обращаясь к Кердоле, проговорил Степан.
— Если не убьете, уйду.
— Мы, Кердоля, и не таких соколиков водили. На каких стойбищах побывал?
— У ветра спроси.
— Ничего, узнаем.
Завели Кердолю в чум. Степан вытряхнул из сумок соболиные шкурки. Дмитрий с Кучумом стали рассматривать их.
— Вот моего отца соболи, — узнал Дмитрий. — Видишь, как лапки правлены. В этой же связке и те, которые он скупал потихоньку.
— А это Урукчи соболи, — определил Кучум. — Это других эвенков.
— Теперь что скажешь? — спросил Степан.
Кердоля не ответил.
— Молчи, черт с тобой. Кучум, а где Хогдыкан, Бирокта, Согдямо?
— Пьяные спят.
— Выпороть бы их надо. Да шут с ними. Проспятся, к делу годятся.
Вошла Ятока.
— Как там Василий? — спросил Степан.
— Стонет.
Ятока бросилась к Кердоле, в руках у нее блеснул нож. Степан схватил ее, отнял нож.
— Что ты надумала, девчонка? Все дело нам испортишь.
Ятока, как клинком, полоснула взглядом Степана.
— Василий умрет, как Ятока жить будет? Ты ругаешь. Охотники сердятся. Один Василий с Ятокой добром говорит.
Ятока опустила голову и зарыдала.
— Эх, бабы, бабы, горе мне с вами, — примирительно сказал Степан. — Не плачь, Ятока. Поднимется Василий, это я тебе точно говорю.
В чуме горит свеча, колеблется ее пламя. Василий лежит на медвежьей шкуре. Его бледное лицо охватывает курчавая молодая бородка. На белой повязке — красное пятно. Дышит он глубоко. Ятока достала из сумки шаманский халат и шапку, присела возле Василия, смотрит на него. Горло сдавили рыдания, но шаман со слабым сердцем не сможет победить злых духов.
Вошла Бирокта. Вынесла печку, на месте ее разожгла небольшой костер.
Еще одурелый с похмелья Хогдыкан снимает шкуру с ездового оленя Ятоки. Это был ее любимец. Много гор одолела с ним девушка. И еще бы он послужил. Но духам нужна жертва. И Ятока отдает им самое дорогое. Пусть небо и горы знают, как любит она Васю. Хогдыкан между двумя соснами на сучья кладет жердь, на нее вешает оленью шкуру. Пусть духи знают, что их не обманывают. Он тут же развел костер. Изрубил мясо на куски, сбросил в большой котел и повесил его над костром. Затем изрезал сердце на мелкие кусочки, сложил в деревянную чашку, поставил ее в чуме перед Ятокой и сел у дверей. Следом за ним пришли Согдямо, Бирокта, приковылял Кайнача.
Ятока подняла голову, встала. И перед охотниками уже не убитая горем девушка, а грозная хозяйка тайги.
В черных глазах молнии, на груди вздрагивают косы, позванивая монетами, жесты энергичные, повелительные. Ятока надела шапку из красного бархата, на которой возвышались рога с четырьмя отростками, с боков на шапке бисером вышиты узоры, между ними идолы серебряной чеканки: гагары, щука, олень, белка. Из такого же красного бархата Ятока надела халат. На нем от ворота до пояса навешены крохотные идолы: орел, лебедь, глухарь, журавль, иволга — обитатели верхнего жилища. Это добрые Духи, помощники Тангары. От пояса до самого низа халата — другие идолы, покрупнее: крадется росомаха, ощерил пасть волк, распластал крылья черный ворон, собралась в комок с длинным хвостом крыса. Это. худые звери и птицы — злые духи, которые приносят смерть людям. По поясу идут изображения деревьев, они-то и отделяют добрых духов от злых. Самый низ халата оторочен изображением змеи, вышитой темно-желтым с зеленью шелком. Малейшее движение— и змея ползет, извивается.
Эвенки с замиранием сердца следят за каждым движением Ятоки. Смуглое лицо ее под красной шапкой непроницаемо. Вот она взяла бубен, повела плечами. Бубен негромко вздохнул. Идолы на халате вздрогнули и замерли. Вот бубен опять вздохнул раз, другой, третий. Ятока переступила с ноги на ногу и запрыгала в такт ударам, а они становились все чаще и чаще. Косы-змеи бешено заметались по ее груди. Лицо Ятоки побледнело, глаза стали безумными.
— Собирайтесь, быстрокрылые птицы, сбегайтесь, быстроногие олени, — строчила Ятока. — Злые духи, не рядитесь в буйные ветры, в черные тучи, в снежные вихри. О, вижу, вижу! Не летайте совами пучеглазыми, не ныряйте лягушами тонконогими.
Кайнача прислушивается к ее голосу. Где-то в затылке отдаются звуки бубна. Голова начинает туманиться, тело слабеет, все глуше звучит бубен, точно туманом наполняется чум. Ятока далеко, чуть видна, это она пошла к духам в верхнее жилище.