— Ничего, — ответил Поморов. — Учим детей, учим женщин. Промыслом занимаемся помаленьку.
— Вот и добро,
— Все-таки изловили Кердолю, — радовался дед Корней.
— Поймали.
— Что нам делать? — спросил Поморов.
Степан встал, прошелся.
— Тебе, Михаил Викторович, надо хорошо разъяснить про контру бабам и особо ребятам. Нам из них революционеров делать, им тоже драться придется.
— Я это сделаю. А с арестованными что делать будем? Их надо допросить, а потом охранять, не вдвоем же с Василием будете все делать.
— В это дело мы тебя не примаем. За деда Трофима нам кое-кто не простит. В любое время в спину пуля может прилететь. А вся деревня — его родня. Сорвут зло на тебе. Меня Дмитрий заменит, да и Сема с Василием не оставят в беде. А тебя кто заменит? Кто ребятишек учить будет? У нас каждый грамотный человек на счету.
— Выходит, я буду со стороны смотреть, как товарищи с контрой борются?
— Выучить ребят грамоте, тебе этого мало? Нужен будешь, позовем.
Через три дня появились Дмитрий, Кучум, а с ними пастух Урукчи Наро, низенький, уже седой эвенк. Все трое сразу же зашли в сельсовет.
— Ушел Урукча, — прямо с порога сообщил Дмитрий. — Кто-то предупредил его. Оленей заранее угнал в тундру.
— Далеко не уйдет. В тундре тоже Советы есть. А Наро что же остался? Здорово, Наро.
— Здравствуй, бойё, — ответил Наро. — Пошто, Степан, меня обижаешь? Зачем я с Урукчой пойду?
— Другие же пастухи ушли.
— Хэ, ушли. Кого силой угнали, кого обманули. Я знаю, придут к нам пастухи.
— Без оленей-то что делать будем? — проговорил Степан.
— Пошто без оленей? Оленей я сюда пригнал, поближе к деревне. Много оленей — пять раз по сто.
— Наро, да ты же молодец.
— Что теперь делать будем? — спросил Наро. — Куда оленей деваем?
— Вот что, — Степан взял лист бумаги, быстро написал несколько строчек, расписался и поставил печать. — Этих оленей у Урукчи конфисковала Советская власть. Теперь они принадлежат нам, народу. Назначаю к пастухам комиссаром Кучума. Вот бумага с печатью. Теперь ты, Кучум, — уполномоченный Советской власти, береги оленей пуще глаза. Если Урукча задумает отнять, применяй оружие. Отдадите оленей — судить будем. Понял?
— Понял, — кивнул Кучум.
— Через полтора месяца с пастухами приходите в село. Оленей поближе пригоните. Будем избирать новый родовой Совет. Советский. Там и решим, что с оленями делать.
За плечами Василия котомка, лямки режут плечи. Лыжи глубоко прорезают снег. Разогрелся Василий, расстегнул парку. Вокруг тайга. На ветках толстым слоем лежит снег. Закухтило[28] лес. Небо высинело морозом. Малыш бредет позади по лыжне. Учует белку, бросится в сторону, а потом опять трусит лыжней.
Забинтованную голову Василия сверлят невеселые думы. «Старик тоже бы не пожалел для меня пули. Зверье, и только. Напакостят, а ответ держать боятся. Никифор волком смотрит. Этот похлеще отца будет. Не только пот, но и кровь из жил выцедит, только дай волю — постарается отомстить».
Василий сдвинул брови, сильней сжал пальму, на которую опирался.
Плотно стоят могучие кедры, будто плечами поддерживают друг друга. На их вершинах кормятся глухари. Малыш залаял, оглянулся на Василия.
— Сейчас пока мясо есть. В другой раз спромышляем.
Ныряя под ветки кедров, Василий стал спускаться с хребта. К вечеру он добрался до зимовья. Захар Данилович обдирал белок.
— А я тебя сегодня не ждал. — Он с тревогой поглядел на повязку. — Болит голова?
— Рана саднит.
— Бирокта приходила, сказывала, как дело было. Ты тоже хорош, голову, как телок, подставил.
— Не ожидал я.
— Куда Кердолю со стариком девали?
— В город увезли. Степан с Дмитрием прямо оттуда придут на зимовье.
Захар Данилович завернул самокрутку.
— Заварили вы кашу.
— Пусть не идут против народа. Мама гостинцы прислала. — Василий развязал котомку и стал выкладывать на стол шаньги, пироги, пышки.
— Корней как там живет?
— Вместе с бабами грамоте учится.
Захар Данилович улыбнулся.
— На што она ему, грамота-то? Или к богу в писари собрался?
— Чем-то надо заниматься. Поклон тебе послал. Велел сходить к Кислому ключу, посмотреть, цело ли, его зимовье.
Никифор опрокинул в волосатый рот стакан спирта, заел соленым груздем и уставился в тарелку с мясом.
— Колдунья и есть…
Имя Ятоки он даже боялся произнести. В деревне только о том и говорили, как она пулю от Василия отвела.
— Если бы не она… Давно бы волки кости Васьки со Степкой обглодали.
Никифору послышались шаги. Он вздрогнул, испуганно огляделся. Никого нет. «Эта ведьма опять где-то тут бродит», — с испугом подумал Никифор. Тогда Ятока как из-под земли появилась, отобрала ружье, нож. До села проводила и только потом куда-то исчезла.
Никифор налил еще стакан спирта.
— Может, хватит, — войдя в горницу, робко попросила жена Фекла. Была она маленькая, как подросток, щупленькая, но проворная, как хорек. И волосы у нее были огненно-рыжие. А лицо с желтизной. Говорила Фекла так, будто из пулемета строчила.
— Не твое дело.
Никифор выпил, шумно понюхал корочку хлеба и, захватив ручищей бороду, задумался. Отец перед отъездом шепнул, чтобы рассчитался с Дмитрием, Степаном и Василием сполна.
— В волчьих капканах передохнете, — скрежетал зубами Никифор. — Самострелов попробуете. Пусть только лето придет. Сейчас бы, да на снегу примет слишком много остается.
Пришла Прасковья Спиридоновна в мохнатой шапке Трофима Пименовича. Не раздеваясь, она тихо подсела к столу.
— Ты чего это, Никифор, выпиваешь? Или праздник сегодня какой?
— Ты бы разделась, маманя, — предложила Фекла свекрови. — Да и пошто шапку-то тятину одела? Люди смеяться станут.
— Я сегодня с Трофимом ночью разговаривала, вот он и велел шапку одеть.
— Откуда он взялся-то?
— Да дома, в уголке сидит. Побегу самовар ставить, голодный, чай.
— Посиди, мама, — проговорил Никифор. У него разрывалось сердце. — Выпей маленько, может, полегчает.
— Разве чуточку.
— До чего гады человека довели, — шумно вздохнул Никифор и налил в принесенную Феклой чашку разведенного спирта.
— Я все-то не буду, немного Трофимушке оставлю.
Прасковья Спиридоновна выпила, гладила себя по груди, покачивала головой и улыбалась младенческой улыбкой. Фекла стояла возле стола, страдальчески смотрела на свекровь и утирала передником слезы. Никифор зло мял бороду.
Первый раз в жизни Капитолина так надолго отлучалась из дому. Шла она по улице и не узнавала родной деревни Красноярово. Дома, присыпанные снегом, будто ниже стали. Вот и родной дом. И он стал каким-то другим. Переступила порог. Мать самовар разжигала.
— Доченька, — радостно всплеснула руками Ольга Ивановна.
— Здравствуй, мама.
Ольга Ивановна помогла Капитолине снять котомку, раздеться. Усадила ее в переднем углу.
— Я бы еще побелочила, да собаку рысь покусала.
— Вот беда-то какая. Как там отец-то?
— Здоров.
— Ладно ли спромышляли?
— Хорошо. Десять соболей бог дал. И белок без малого четыреста добыли.
— Слава богу. Ты посиди, я побегу баню затоплю.
Капитолина ходила по дому. Все здесь было привычным, родным. Прошла из горницы в свою комнату. Поправила на постели подушки. Остановилась у окна. За селом виднелся Красный Яр. С хребта к обрыву по сугробам брели сосны. У них она встречалась с Василием. Как это, кажется, давно было. И было ли? Как во сне. Все переболело, осталось где-то в горах, в таежной глухомани.
А где сейчас Генка? И он кажется каким-то далеким и нереальным. А Урукча? Капитолине стало не по себе. Это что-то из недоброго сна. Не хотелось думать о нем, но и не думать не могла. Отошла от окна. Завтра не нужно идти на охоту. Как-то странно. А что делать? Подумала и ничего придумать не могла. Пожалуй, ружье надо почистить, лыжи подремонтировать — одно крепление оборвалось.