«Вот гад, — Василий стиснул зубы. — Помощника нашел».
— И теперь против свадьбы не возражает, — продолжала Капитолина. Только, говорит, пусть жить к нам переходит и торговать помогает.
— Больше он ничего не предлагал? — сдерживая бешенство, спросил Василий.
— Нет, а что?
— Не любишь ты меня.
— Не сердись, Вася. Я как в тумане. Надо мне что-то, а что — сама не знаю.
Василий встал.
— Так вот, Капа. Скажи отцу, плевать я хотел на его лавку. И ты кончай волынку тянуть. Люди в глаза тычут дочерью лавочника. Давай махнем в горы.
— Да ты в своем уме? Отец проклянет меня. Да и что он нажил, наше будет.
— Боишься, что не прокормлю?
— Лишнее не будет. А выйду за тебя, когда жить к нам и придешь.
Василий с укором посмотрел на Капитолину.
— Я-то думал, человека встретил. А ты просто… торговка. Прощай.
С яра большой черной тенью метнулся Орленок. Сердито простучали копыта, и все замерло.
В окно осторожно заглянул рассвет. Поморов зарядил ружье, вышел из дома, а к двери поставил палочку (здесь не знают замков, палочка означает, что в доме нет никого), и направился к лесу.
Деревня утопала в густом тумане. Где-то басовито горланил петух, мычала корова, с реки доносился стук — кто-то вычерпывал воду из лодки.
В лесу было еще сумрачно. Терпко пахло свиным багульником. В наволоке[9] клокотала тетеря, собирая птенцов на кормежку. У тропинки на тонкую листвянку сел дятел, ударил по стволу граненым клювом, деревце вздрогнуло, на Поморова дождем сыпанула роса.
— Фу, черт — пробурчал Поморов. — Места тебе больше не нашлось.
Дятел оглянулся на голос, с шумом снялся и перелетел на другое дерево.
На Матвеевой горе Поморова встретило солнце. Обняв полнеба пламенем, оно выплеснуло поток холодного света на землю. На ветках заискрилась роса. Над рекой, которая хорошо была видна с хребта, качнулся туман и пополз в распадок. Будто из-под облака вынырнула деревня. Ее дома стрижиными гнездами были налеплены вдоль берега. Чуть поодаль, у опушки леса, стояла школа.
Первый год Поморов преподавал в старой избе, но на другой год таежники выстроили хорошую школу и домик ему для жилья, снабжали продуктами. Часто он даже не знал, кто это делал. Придет в кладовую, а там лежит стегно мяса или стоит бочонок рыбы, чуман[10] с ягодой. Женщины приходили мыть полы и белить.
Поморов как-то сказал Степану: «Кому-то я должен платить за продукты и работу». Тот нахмурился: «Ты брось счеты сводить, Учи хорошо ребятишек, из нашего брата темноту выгоняй, а в остальном — не твоя печаль».
На стоянку эвенков Поморов пришел в полдень. Возле чумов горели костры, в медных котлах варилось мясо. Эвенки в засаленных ровдужных платьях орудовали большими деревянными поварешками. У некоторых юрт в зыбках лежали младенцы.
В стороне, в окружении ребят, с пальмой в руках стоял Кайнача. Вот он подал пальму Урукону. Мальчик взмахнул ею и опустил на ствол сосенки. Пальма вырвалась у него из рук и упала на землю. Ребята засмеялись. Кайнача поднял ее и одним взмахом, как соломинку, срубил сосенку. А пока она падала, перерубил ее еще в двух местах. Ребята закричали в восторге.
— Box это да! — вскрикнул Поморов.
Почуяв чужого, на него с лаем бросились собаки. И тотчас рядом с учителем оказался Кайнача, он крикнул, взмахнул пальмой, и собаки нехотя поплелись к чумам.
— Учитель! Здравствуй, бойё.
— Здравствуй, Кайнача. Ох и ловко ты орудуешь пальмой.
Кайнача заулыбался.
— Ребятишек учу. Без пальмы охотнику в лесу худо. Чем медведя колоть будет? Как дрова рубить? Худые ребятишки: ничего не понимают, как палку пальму держат. Медведь таких охотников давить будет, — сердито заключил Кайнача.
— Научатся, — успокоил его Поморов. — Пойдем посмотрим, как твои сородичи живут.
Они шли по стойбищу от чума к чуму. В каждом дымился костер, варился чай или похлебка, тут же сушились одежда, портянки, обувь. Люди были грязные, не мылись годами, хотя рядом, под бором, покоилось родниковое озеро.
Вошли в чум Ятоки и точно попали в другой мир. Земляной пол устлан оленьими шкурами, а на белой, медвежьей, сидит хозяйка. Над ее головой на шелковой нитке висит чучело Делаки, основателя рода.
— Добрый день, Ятока.
— Здравствуй, учитель русских. Садись, — пригласила Ятока.
— Почему только русских? Я всех учу. Советская власть велит всем учиться. За тем я и пришел. Надо собрать людей, говорить буду.
— Куда торопишься? В гости пришел, надо чай пить.
Ятока положила перед Поморовым с Кайначей небольшие доски, с улицы принесла чайник и в деревянной чашке куски дымящегося мяса. Нарезала хлеб. Поставила соль. Поморов украдкой поглядывал на Ятоку.
— Пошто учитель не ест? — спросила Ятока.
— Спасибо. Я думал, ты ничего делать не умеешь,
— Почему? — Ятока скосила на него черные глаза.
— Шаманка. И богатство такое.
— Учитель плохо думал. Ятока все умеет делать: oxoтиться, шкуры делать, одежду шить, чум ставить.
— И белого медведя сама добывала? На север, к морю ходила? — Поморов кивнул на белую медвежью шкуру.
Ятока удивленно подняла тонкие брови.
— Пошто к морям? Это лесной медведь. Он князь у зверей. Какой род такую шкуру имеет — сильный род, его все звери почитают и дают добычу.
— А я и не знал, что белые медведи в лесах водятся.
— Шибко мало есть. Один хозяин медведей помирает — другой приходит. Его все звери охраняют. Людям не показывают.
— Интересно. А вы долго думаете здесь пробыть?
— Нет. Нам надо порох, дробь, муку, материю. Осенью охотиться будем. Далёко пойдем. В гольцы. К Седому Буркалу.
— Дробь, порох есть. В Госторге у Дмитрия Воронова получите. А вот ткани маловато.
После обеда Поморов с Ятокой вышли из чума, присели под деревом. Через несколько минут к ним собралось все население стойбища. Мужчины во главе с седым и костлявым стариком Согдямо сели впереди, за ними — женщины, а только уж потом девушки.
— Ты еще не женился? — спросил Поморов Кайначу.
— В своем роде нельзя. Шаманка запрещает. Зимой пойдем к Холодной реке, там жену брать будем.
— Это почему? — удивился Поморов. — Никто не может запретить любить, — Поморов посмотрел на рядом сидящую Ятоку.
— Совсем худая кровь стала в роде Делаки, — пояснила Ятока. — Ребятишки плохие. Помирают много. Жениться будем — совсем кончать род будем. Ребятишек не будет. Кто род продолжать будет?
Только сейчас Поморов обратил внимание, что эвенки щуплые, низкорослые. А лица, даже у молодежи, какие-то старческие. Кровосмешение, видимо, достигло предела. Ятока, должно быть, поняла это инстинктом, а может, это было завещанием хитрого и умного отца ее.
Все смотрели на Поморова, что он ответит Ятоке. Он — учитель русских, он, как шаман, все знает.
— Правильно говорит Ятока, — сказал Поморов.
Все одобрительно закивали.
Поморов выждал минуту.
— Но дети умирают еще и оттого, что в чумах грязно. Тут любая зараза может появиться. Рядом озеро, а люди не моются. Неплохо было бы иметь вам на каждом стойбище баню.
Согдямо затряс седой головой.
— Худо баня. Я с Захаркой Вороновым-Медвежатником ходил, чуть не пропал.
— Тогда в речке мыться надо.
— Будем, учитель, — решительно заявила Ятока. — Все стирать будем.
— Вот и хорошо. А теперь вот еще что. Надо ребят в школу послать. В городе Карске открылся интернат. Нам дали пять мест. На будущий год обещают всех принять. Надо решить, кого послать нынче.
— Пошто посылать, — запротестовал Согдямо. — Кайнача хорошо учит. Пальмой зверя колоть учит, белку следить. Хорошо учит.
— Это не то. В школе они научатся читать книги, будут много знать. Потом станут докторами, учителями. Понятно?
— Все понятно, — ответил Согдямо, — ребятишек хорошо надо учить сохатого следить, ловушки ставить, много мяса добывать.
9
Наволок — низкое место, где растет в основном ельник. В таких местах сыро и глухо. Часто встречаются озера. (Примеч. автора.)