Для большинства слово рабфак значило, что надо ехать куда-то далеко. И от этого «куда-то» было тревожно. Ведь для всех жителей Матвеевки за горами жизнь была непонятной, а потому чужой.
— Вот и для нас пришло время за науку браться, — продолжал Степан. — Отправить надо парня серьезного, чтобы не подвел нас.
Все почему-то посмотрели на Василия. А у него от этих взглядов пот на лбу выступил.
— Васю надо послать, — предложила Надя.
Василию стало тяжело дышать.
— Я так же думаю, — улыбнулся Степан.
— Страшновато что-то, Степан, — сказал Василий.
— Чудак-человек, зверя не боится, а перед городом струсил. Там тебе и театр, и библиотека, и вся культура. Кто за то, чтобы комсомольца Василия Воронова направили на учебу в рабфак? Единогласно. Поздравляю, Василий. Помощь нужна будет — нас кличь. Пиши, коли мешать там разная контра будет. Найдем управу.
Василий поднял голову.
— Степан, пошли хоть Сему, вдвоем подручней будет.
Женя подвинулась к Семе, точно закрыть его хотела.
— На будущий год и Сему пошлем, вместе с Женей. А пока тебе одному придется ехать, и не мешкай, собирайся в дорогу. Придешь в обком комсомола, обскажешь все. Они определят тебя, куда надо.
Через несколько дней Василий с Ятокой были уже в Матвеевке. Мария Семеновна обрадовалась их приезду. Засуетилась. Увидела берестяной короб, а из него на нее уставились синие глазенки.
— Ты где это его взяла, девонька? — спросила Мария Семеновна.
— Сын. Димка.
Мария Семеновна удивленно посмотрела на Ятоку, потом на Василия.
— Твой сын?
— Мой, — смущенно ответил Василий.
— И скрыл от матери, — обиженно поджала губы Мария Семеновна.
— Ятока все.
— Я с вами обоими еще потолкую.
Мария Семеновна поставила зыбку на кровать, вынула ребенка и положила на одеяло. Димка сучил ногами, тянулся ручонками к Марии Семеновне и улыбался беззубым ртом.
— Вшитый отец, — улыбнулась Мария Семеновна. — Захар, ты только погляди.
Захар Данилович подошел к кровати, Димка посмотрел на него и закричал.
— Ишь ты, какой голосистый, — Мария Семеновна завернула внука в пеленки, взяла его на руки и повернулась к Ятоке с Василием, которые стояли рядом и не знали, как себя вести.
— Вот что, молодые. Вы промеж себя как знаете, а внука я вам не отдам.
— И то правда, — поддержал жену Захар Данилович. — И тебе, Ятока, нечего мытариться с ребенком по тайге. Коли народили дитя, так нечего барахтаться на разных берегах. И меня, старика, извините, коли что не так было.
— Молоко-то он пьет? — спросила Мария Семеновна.
— Как большой, — улыбнулась Ятока.
— Вы идите погуляйте, а я внука искупаю и спать уложу.
Василий с Ятокой вышли из дома.
— Пойдем на Матвееву гору, — предложил Василий.
Прохладной таежной тропой поднялись они на гору и остановились на краю утеса. Далеко внизу о каменный берег беспокойно бились волны. В воздухе, пропахшем смолой, мхами и ключевой водой, стоял птичий гомон… От утеса, через зеленую кипень лесов, убегала тропа. Через несколько дней по ней с котомкой за плечами уйдет Василий, и кто знает, куда она уведет его и когда ему доведется снова ступить на эту землю.
— Ты не забудешь меня? — Василий обнял Ятоку.
— Пошто говоришь так? Учись. Мы с Димкой шибко тебя ждать будем.
Книга вторая
Красная волчица
Часть первая
В холодном безветренном небе косматой медведицей дремлет темно-бурое облако. Тишина. В сонливой угрюмости застыли горбатые горы. Стиснутая крутыми берегами, бесшумно гонит продрогшие гольцовые воды Каменка. В сиротливых колках примолкли, затаились птицы. Но вот глухую тишину расколол гром, дробясь и ломаясь, он тяжело качнулся по широкой долине, встряхнул землю и укатился в голубое низовье реки. Вздрогнуло облако и медленно поползло к синеющим вдали хребтам, на склоне гор колебалась его серая тень. Зашумел, заволновался лес. У подножья Седого Буркала хриповатым голосом одиноко провыла Красная Волчица. С обветренного утеса снялся молодой орел и, обронив на землю ликующий клекот, кинулся навстречу далекой буре.
В такой же вот день, пятнадцать лет назад, с котомкой за плечами ушел из Матвеевки в город Василий Воронов, ушел учиться грамоте. Ятока с Димкой па руках стояла на Матвеевой горе и смотрела вслед мужу. Тревожно было у нее на душе. Василий — большой охотник, любого зверя спромышлять может. Умом бог не обидел. Люди уважают. Что еще человеку надо? Его место в горах, а он в город пошел. Где ничего не терял, там ничего и не найдешь. Ей хотелось побежать за Василием, остановить его. Но не посмела: Василий — мужчина, он знает, что делает.
За пятнадцать лет изменился и дом Вороновых. Исхлестанные ветрами, почернели стены, на окнах покосились ставни, покрылась мхом тесовая крыша, и дом стал походить на усталого, потрепанного жизнью старика, которому нс так уж много осталось брести до своей последней черты. У амбара под навесом притулился верстак, по нет под ним жилых пахучих стружек. На стене висят подернутые красной ржавчиной инструменты. Все здесь говорит о том, что дом давно потерял хозяина.
На крыльцо вышла Семеновна. Ей перевалило за семьдесят. Обвисли щеки. Плечи стали покатыми, опустились. Отяжелела походка. Семеновна выхлопала кумалан и оперлась о перила. Взгляд ее упал на деревню. За минувшие годы много произошло перемен: над тайгой не раз проносились огненные смерчи, оставляя после себя на десятки верст мертвые полосы. От грозовых ударов падали смолистые кедры. Дикие горные речки меняли русла. Не щадило время и людей. У одних таежные тропы навсегда окончились среди задумчивого соснового бора, состарились другие, возмужали, набрались житейского опыта третьи. Только вот в Матвеевке, как и много лет назад, вдоль берега тянулся длинный ряд домов, рубленных из вековых лиственниц и сосен. В оградах темнели забыгалые поленницы дров. На стенах амбаров сушились сети. У причала па дресве лежали просмоленные лодки-плоскодонки.
Из проулка на угор высыпала ватага мальчишек. Трое из них вели на поводках собак, а остальные шли за ними с луками в руках. У школы мальчишки свернули в лес. Непрошеная тоска защемила сердце Семеновны. Совсем недавно вот так же проходили таежную школу — вначале сын Василий, а потом внук Димка. Где они сейчас?
Семеновна поглядела на кривун реки, взяла кумалан и, тяжело ступая, пошла в дом. До семи лет растила она внука Димку, по подоспело время идти ему в школу, и Ятока с Димкой уехали к Василию. Зиму жили в городе, а весной, как только спадали воды в реках и горы одевались в зелень, возвращались домой. В этом году Димка закончил семь классов. «Поди, уж мужичок стал… — с нежностью подумала о внуке Семеновна, — Жаль, Захарушка не дожил до этих дней. Души во внуке не чаял. Бывало, и ягод из леса принесет, и шишек кедровых, и игрушки смастерит. А как подрос внучек — ружье ему купил тридцать второго калибра, затворное; нож сковал из пятки литовки, брал с собой на рыбалку. Мальчонке любо было ходить за дедом. Теперь бы друг без друга шагу не ступили».
Семеновна вздохнула, освобождаясь от тяжести, которая всегда сдавливала грудь при воспоминании о Захаре Даниловиче.
В дом неторопливо вошел Семен, приземистый, немного погрузневший, но, как и в молодости, с приветливым, добродушным лицом. С тридцатых годов он бессменный председатель колхоза.
— Здравствуй, бабушка.
Семеновна оживилась. Повеселели ее серые выцветшие глаза.
— Проходи, Семушка. Проходи, садись.
Семен снял с белесой головы кепку, присел на табуретку, закурил.
— С харчами-то как живешь?
— Рыба есть. Третьеводни Кайнача мяса принес, жирного. Отказалась, а он говорит: «Друг мой, Василий, придет, чем угощать будешь?»
— Я щук наловил. Вечером Женя принесет.
— У меня теперь свой рыбак явится — Дима. Парень он старательный. И Васю поджидаю. Писал, отпуск берет, тоже приедет.