И когда до его слуха донесся стук топора о сухое дерево, он не сразу понял, что это такое. Остановился, прислушался. Раздался выстрел. «Так это стучат и стреляют у зимовья». И Димка будто проснулся. Он выстрелил и кинулся на стук топора. Поднялся на взгорье и впереди между деревьев увидел мерцающий костер.
Димка оперся о посох, стащил шапку и вытер мокрое от пота и слез лицо. Потом на непослушных ногах побрел к зимовью. Андрейка с Вадимом стояли у костра.
— Где ты потерялся? — шагнул ему навстречу Андрейка.
Димка у дверей повесил ружье и полягу, с трудом преодолел порог, сделал несколько тяжелых шагов и опустился на нары, уронив на колени беспомощные руки.
Ятока окинула сына быстрым тревожным взглядом, налила в кружку крепкого чая и с пиленым куском сахара подала Димке:
— Съешь сахар, выпей чаю — и легче станет.
Димка дрожащими руками взял кружку и отпил глоток чаю.
Вошли Андрейка с Вадимом. Ятока строго посмотрела на них.
— Пошто меня не слушаете? Говорила, первые дни далеко не ходите. Вначале местность хорошо узнать надо. Потом в горах, как в деревне, жить будете.
Димка съел кусок сахара, выпил чай. По всему телу разлилось тепло. Сейчас бы упасть на оленью шкуру и не шевелиться до утра. А ведь нужно еще обдирать белок, заряжать патроны, кормить собак.
Кто придумал эту несчастную охотничью жизнь?
Ленка еще на рассвете выехала на паре лошадей за сеном. Лошади медленно, лениво трусили по санной дороге,
— Но-о, но-о-о, — покрикивала Ленка.
Лошади, усердно встряхнув хвостами, ретиво вскидывали головы, косились на Ленку и, видя, что у нее в руках нет кнута, шагу не прибавляли, точно для них пустые дровни были непомерной тяжестью.
На Огневку она приехала, когда взошло солнце. Лошади уткнулись в зарод и остановились. Невдалеке стоял заснеженный балаган, в котором были осенью Димка с Ленкой. Выбелено было и огнище. Ленке вспомнилось золотистое утро к белые птицы над горами. И тоска сжала сердце. Где сейчас Димка? Молодая неуемная любовь не хотела мириться с одиночеством.
С восходом солнца подул ветер, он подхватывал пласты сена и мешал укладывать их на дровни. Только к обеду с горем пополам Ленка наложила две волочуги сена, как могла, притянула их бастрыками и отправилась в обратный путь.
Ока благополучно добралась до реки и теперь шла за первым возом. По небу, время от времени просыпая на землю мелкий, как туман, снежок, блуждали облака. С гор доносился гул деревьев. Только в сумерках Ленка добралась до поскотины. Тут в небольшой ложбине ее поджидала беда. Первый вез прошел благополучно. Но второй катнуло, волочуга накренилась, сено выползло из-под бастрыка и свалилось рядом с дорогой.
— Что же ты наделала? — отводя лошадь, со слезами в голосе упрекнула ее Ленка.
Привернув лошадь к оглобле, чтобы та не двигалась, Ленка стала заново укладывать волочугу. Но легко сказать— заново. С зарода сено берется улежалыми пластами, а тут все перемешалось, тянется за вилами и никак не отрывается, точно черти его держат. Ленка упарилась, сбросила полушубок. Но дело двигалось медленно. А тут мороз усилился. Лошадь забеспокоилась.
— Да постой ты хоть немного!
В это время и появилась Ленкина мать.
— Тебя нет и нет. Я уж искать побежала.
— Да вот… Не хватило силы бастрык притянуть…
— У мужиков то всякое бывало, а о тебе уж что и говорить. Давай вилы.
Домой Ленка с матерью вернулись уже поздним вечером.
— Я побегу в интернат, — заторопилась мать. — Ребят надо уложить. А ты поешь и отдыхай. Ночью должна почта прийти. Завтра тебе чуть свет выезжать.
Хлопнула дверь, и в доме наступила тишина. В интернате мать Ленки числилась помощником повара, но была и уборщицей, и прачкой, и матерью для всех тридцати детей.
Ленка поела. Достала из альбома Димкину фотокарточку. Он сидел на выступе скалы с книжкой на коленях. Эту фотокарточку Ленка взяла из семейного альбома Вороновых. Долго мучилась: сказать об этом Димке или нет. Так и не сказала.
На другой день, рано утром, Ленка была уже километрах в пятнадцати от села. Она полулежала в санях-розвальнях. В передке были привязаны сумы с почтой. Сокол, потряхивая белой гривой и белесым хвостом, шел ходкой иноходью. Под дугой позванивал колокольчик. Следом за Ленкой ехала Люба. Дорога вильнула к берегу и пошла среди торосов. Лошади перешли на шаг.
С задних саней, сбросив тулуп, соскочила Люба. На ней были унты до колен из оленьего камуса, полушубок и рысья шапка. Пройдя немного, Люба по целику обогнала лошадь и плюхнулась в сани к Ленке.
— Не замерзла?
— Нет, — качнула головой Ленка.
— А у меня что-то ноги застыли. Видно, чулки плохо просушила.
Белая безмолвная река тянулась среди темных гор. Из прибрежных кустов с криком поднялась стая куропаток и, описав дугу, опустилась в зарослях на другой стороне реки. Ленка проводила взглядом птиц и посмотрела на Любу.
— Ты до войны-то где работала?
— На почте, кассиром.
— А муж?
— Виктор работал на метеостанции радистом. Прожили-то мы с ним всего ничего. В мае поженились, а в июне он ушел в армию.
— Свадьба была?
У Любы потеплели глаза.
— Была. Веселая. Катались на лодках. Потом разожгли костер на лугу и до утра песни пели, плясали.
— А не страшно было замуж выходить? — допытывалась Ленка.
— Было и радостно, и тревожно. А еще было стыдно. Утром на свекровку посмотреть не могла.
— А мужа ты очень любила?
Люба призадумалась.
— Не знаю. Но мне с ним было хорошо.
— Он где сейчас?
— На фронте. Писем давно уж нет. Радист. Его с другом забросили к партизанам. А у тебя-то есть любовь?
Ленка кивнула головой.
— Кто?
— Да ты не знаешь, Димка Воронов.
— Чернявый такой, тунгусоватый. Сын Ятоки. Он? — спросила Люба.
— Он, — подтвердила Ленка.
— Красивый парень.
— Скажи, Люба, а у тебя было такое, чтобы жить не могла без мужа?
Люба понимающе улыбнулась.
— Сильно Димку любишь?
— Мне кажется, если я еще с неделю не увижу его, то с тоски помру.
— Он тебя так же любит?
Ленка помолчала.
— Не знаю. Он меня один раз целовал на лугу. До сих пор, как вспомню, сердце заходится, голова кругом идет.
Кто знает, может, дорога тому причиной, может, время пришло выговориться, а может, просто чужому человеку легче открыться, но Ленка говорила и говорила то, что скрывала от подруг. Она и подумать не могла, что придет время и она будет горько раскаиваться, что поведала Любе о своей любви.
— А увижу девчонку с Димкой, мне хочется к ней подойти и за волосы оттаскать. Я знаю, что это гадко, а поделать с собой ничего не могу. С тобой так же было?
— Нет. Мне даже в голову не приходило, что Виктор к кому-то пойдет.
Ленка задумалась.
— Я, видно, какая-то порченая.
— Почему порченая? Наверное, кровь у тебя такая, кипучая. Перебродит, успокоишься.
— Да у меня уж силушки никакой нет.
— Ничего, выдюжишь. Не ты первая, не ты последняя любишь.
Люба спрыгнула с дровней, подождала, когда подойдет ее лошадь, и упала в розвальни. Ленка понукнула Сокола. Навстречу женщинам побежала искрящаяся лента реки. И не знали они, что судьба неспроста свела их на белой дороге, что она с жестокой скупостью выделила нм одну любовь на двоих, которую им не разделить и не позабыть.
За окном ночь. Семеновна, склонившись, вяжет чулки: для этого дела специально шерстяную шаль распустила, подарок Василия. Тетя Глаша сидит рядом с сундуком на маленькой скамеечке и дошивает меховые рукавицы. Перед старухами на табурете горит семилинейная лампа. От нее на диван падает тусклый свет. Там горкой лежат носки, рукавицы, меховые безрукавки, свитера, теплое белье: узнали бабы, что Семеновна с тетей Глашей собираются посылку на фронт посылать, нанесли всякой всячины.