«Вот это ужин будет», — Славка плавно нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Пуля вспорола воду. Щука упруго повела хвостом, и будто какая-то невидимая сила кинула ее в глубь реки. «Вот тебе и ужин».
Приехали с дровами парни. Андрейка увидел Славку с ружьем, подошел к нему.
— Ты в кого это палишь?
— В щуку стрелял.
— А где она?
— Ушла. Вот такая была. — Славка разбросил руки. — Пуля не взяла.
Андрейка понимающе улыбнулся.
— Вначале надо было ей на хвост соли насыпать.
— Зачем? — удивился Славка.
— Тогда бы она отяжелела и не ушла. Я вот когда, уток стреляю, то вначале им соли на хвост насыпаю.
— Тоже скажешь.
Парни сгрузили сушины, отпустили пастись лошадей и пришли на табор. Жили они здесь привычной таежной жизнью. На поляне огнище, его окружали ветки. Ветки служили и постелью. Невдалеке шумел ручей. От ключевой воды с наступлением сумерек становилось прохладно, и гнус исчезал.
Славка уже разжигал костер. Был он в перешитом Димкином пиджаке, в кепке с накомарником. Андрейка заглянул в ведро с рыбой.
— Славка, ты специально ловишь одну мелюзгу?
— Крупную-то щука разогнала.
Вадим чистил окуней. Андрейка насаживал их на рожны и ставил к костру.
— Ой, я в лодке червей оставил, — спохватился Славка. — Прокиснут ведь.
Славка выбежал на угор и остановился.
— Кого там увидел? — спросил Димка.
— Кто-то на лодке идет.
В лодке стояла женщина и ловко управлялась шестом.
— Да это же мама, — обрадовался Димка.
Славка кинулся к реке. Лодка ткнулась в берег, Славка за веревку подтянул ее.
— Здравствуй, Слава, — Ятока ступила на берег, — Как тут живете?
— Так-то ничего, да только комары одолели. А пауты — рыжие, большущие как черти.
Ятока улыбнулась.
— Однако, ничего, привыкнешь.
— А ты далеко пошла?
— Бабы отрядили меня с продуктами к вам. Помогай нести.
Подошли парни, подхватили туески, мешочки. Димка по-хозяйски изрезал ярушник, — круглый небольшой хлеб из ячменной муки, — и перед каждым положил по ломтю. Открыл туес со сметаной.
— Сегодня мы богачи.
Ятока развязала мешочек и положила несколько ягодных пирожков перед Славкой.
— Это тебе, Слава. Тетя Глаша прислала.
— Почему только мне? — запротестовал Славка.
— Ешь, Славка, — Димка кивнул на пирожки. — На будущий год с нами в тайгу пойдешь, а там без силенок делать нечего. — Димка поднял взгляд на Ятоку. — Мама, писем нет?
— Нет. Почта только завтра будет.
— Дедушка все болеет? — спросил Андрейка.
— Лечила я его. Маленько лучше стало. Ходит уже. Валентина Петровна, председательша, приходила. Велела сказать вам, чтобы работу здесь кончали. Па сенокос пора.
— Через два дня поджидайте, прикинул Димка. — Утром все сушины на воду спустим. После обеда в деревне будем. Пусть парни на лодках нас возле кривуна встречают.
— Не обижают тебя мужики? — спросила Ятока Славку.
— Его обидишь, — вместо Славки ответил Андрейка. Славку все любили, но особенно к нему привязался Андрейка. — Захватил у костра самое лучшее место и близко никого не подпускает, — продолжал Андрейка. — Я с ним менялся, в придачу давал самого крупного окуня, так он даже разговаривать со мной не стал.
— Хитрый какой, — шмыгнул носом Славка. — Я окуня поймал, а он мне его в придачу дает.
Димка подбросил в костер дров. Дым синей струей потянул на Славку. Славка в одну сторону наклонил голову, в другую, дым за ним.
— Что привязался? — Славка схватил рожень и острым концом замахнулся на огонь. Ятока остановила руку Славки, взяла рожень и воткнула его в землю за собой.
— Однако, нельзя, Слава, на огонь сердиться, нельзя ему больно делать.
Голос у Ятоки был недовольный.
— Разве огню может быть больно? — удивился Славка и посмотрел на парней. Он ждал, что они сейчас засмеются. Но лица парней были серьезными, и Славка смутился.
— Теперь ты, Слава, охотник, брат этих гор, — неторопливо заговорила Ятока. — У охотников свои обычаи. Их знать надо. Уважать надо.
— Почему огонь обежать нельзя? — никак не мог понять Славка.
Ятока помолчала, прислушиваясь, как в лесной тишине бойко рокочет ручей.
— Давно это было. Тогда деревья еще только из земли проклюнулись, реки ручейками текли, а птицы только оперяться стали, — начала свой рассказ Ятока. — Люди в то время еще не знали огня. Шатуном бродил по долинам дикий холод. Мерзли люди, умирали дети. Без родников не живут реки, а люди без детей не живут. Над родом человеческим нависла беда.
Откуда-то издалека донеслись глухие звуки. Это кричал в бору филин, ворожил ясную погоду. Ятока поглядела на дремлющий вокруг поляны лес и продолжала:
— В племени Кабарги была красивая девушка. Звали ее Очистоган — звездочка. Вот она-то и решила спасти свой народ. Поднялась Очистоган на вершину самой высокой горы и в жертву отдала себя солнцу. Так вместо сердца нее в груди родился огонь. Очистоган вернулась к людям. Она шла от стойбища к стойбищу. И в каждом чуме, где останавливалась, загорался огонь. Так самая красивая девушка из племени Кабарги подарила каждому крошку своего сердца — малый огонь солнца.
Огонь — это душа Очистоган — хранительницы очага, всегда трепетная и живая, это девичье сердце, нежное и любящее людей. Его нельзя трогать острым предметом: можно поранить. Эвенки всегда почитали огонь, бережно охраняли его от всего плохого.
Ятока задумалась. Славка, опустив подбородок на острые коленки, смотрел на огонь.
— Женились молодые, и для них ставили отдельный чум. Но чум без огня, что олень без крови, — говорила Ятока. — Мать жениха зажигала огонь в новом чуме. В своем очаге брала она горящие угли (только огонь из очага матери может принести счастье), несла их в чум сына и разводила костер. Тогда и сыну с женой можно было войти в чум.
У огня они спрашивали разрешения поселиться.
Когда рождался ребенок, эвенки зажигали факелы я три ночи отгоняли от стойбища злых духов. У Очистоган были свои любимые дети. Из них вырастали девушки — красоты невиданной, а парни становились смелыми охотниками и отважными воинами, которым завидовали даже птицы. Про их удаль девушки пели песни, об их подвигах старики-сказители сочиняли легенды.
Тебя, Слава, в жизни ждет своя тропа. По ней ты пойдешь, и береги свой огонь, огонь доброты, огонь любви к людям, огонь ненависти ко всему злому.
Ятока замолчала. Молчала тайга. Молчали и парни. Языки пламени метались в костре. Приглушенно журчал ручей.
Ятока поднялась.
— Однако, ночь уже, плыть надо.
Ятока легкой походкой спустилась к реке. У лодки ее догнал Славка, дотронулся до руки.
— Ты не сердись на меня, Ятока.
Ятока притянула его голову к себе, погладила волосы.
— Зачем сердиться буду? Сын ты мне. Шибко люблю вас с Димкой.
Ятока села в лодку, взмахнула веслами. Лодка, набрав силу, вышла на быстрину и стремительно помчалась по реке.
За окном давно уже ночь. И горы, и река, и Матвеевна — все охвачено глубоким сном. Не спится только тете Глаше. Вот уж несколько дней, как в душе поселилась тревога.
— Ягодка ты моя, — тетя Глаша поправила подушку у Анюты, чмокнула ее в теплую щеку. — Спи, роднуля.
И опять тетя Глаша лежит с открытыми глазами. Тишина. Только иногда кто-то прошуршит в подполье, тихо скрипнет половицами в сенях. То ли сруб от старости проседает, то ли домовой мучается бессонницей.
А если у Анюты со Славкой найдется отец? Может, мать фашисты не убили, а только ранили? Оклемалась она и теперь разыскивает своих деток. Встретятся, вот радости-то будет. Но представила свой дом без Анюты… Хоть плачь. Уж тогда лучше на кладбище.
А что, если?.. И как тетя Глаша раньше об этом не подумала? Она даже испугалась своей мысли. Ей стало жарко. Прикинула, а ведь так оно и есть. Нет, судьба не оставит ее в беде. Побежать бы сейчас к Семеновне. Тетя Глаша глянула на окна. Рассвет начинается.