Красная волчица

— Надо коня вначале пристроить.

— Расседлывай, я отведу его на поскотину.

— Не допустит чужого. Злой, как дьявол.

Серафим Антонович бросил взгляд на косматого коня, который смиренно стоял у калитки.

— Где ты взял такого заморыша? Добрая собака больше бывает.

Матвей Кузьмич усмехнулся.

— Якутской породы. Цены коню нет. Выносливый. А ест все: и сало, и хвою, и осиновую кору. В тайге такой и нужен. Где поскотина?

— За оградой у угла — тропа. Она тебя прямо к поскотине и приведет.

Матвей Кузьмич повел коня. Серафим Антонович зажег в доме лампу, достал из подполья заветную бутылочку спирта, принес из амбара две палочки вяленого сохатиного мяса.

Пришла с фермы Лариса.

— Папка, чье это седло на предамбарнике?

— Друг приехал. Помнишь, рассказывал? Матвей Гордеев. Вместе в гражданскую воевали. Били семеновцев, барона Унгерна. Брали Волочаевскую сопку. Хабаровск освобождали. Собери-ка нам что-нибудь на стол. Уха на огне.

Вскоре Серафим Антонович и Матвей Кузьмич сидели за столом. Они все еще продолжали присматриваться друг к другу.

— Как жил ты все эти годы, Матвей?

— Жил на быстрине. Как вернулся с гражданской, меня на север послали. Вначале налаживал торговлю, потом создавал колхозы. В райцентре строил интернат. А последние годы в лесничестве работал. На севере и женился. Вырастил трех сыновей. В первый же день войны пошли все в военкомат. Парней взяли в армию, а меня направили работать в милицию. Два сына — Григорий с Данилом — на медведя хаживали. Умеют держать и пальму, и ружье. Воинами родились. А вот младший Михаил в кого пошел, не знаю. По радио музыку слушает, на глазах слезы. Часами сидит возле стариков да старух, все песни старинные записывает. А весной на лугах днями пропадает, травы целебные собирает. Григорий с Данилом воюют, а Михаил до фронта не доехал: фашисты разбомбили эшелон. Погиб. Мне вместо него идти надо было. Я хоть и старый, да душа у меня покрепче.

— Не казни себя, Матвей. Теперь уж горю не поможешь. — Серафим Антонович наполнил рюмки. — Давай выпьем за наших сыновей и за всех, кто бьет врага.

Выпили. Матвей Кузьмич занюхал корочкой.

— Ты уж извини, Серафим, что полез к тебе со своею болью.

— У нас сейчас у всех одна боль. Далеко ли путь держишь?

— В верховье Каменки. Это теперь мой участок. Пятьсот верст. Целое государство.

Лариса, сидевшая в сторонке, выждала, когда в разговоре наступила пауза, спросила:

— Матвей Кузьмич, а как на границе с японцами?

Матвей Кузьмич поднял косматые брови.

— Жених ее на Аргуни в пограничных служит, — пояснил Серафим Антонович.

— А-а-а, — понимающе протянул Матвей Кузьмич. — Выжидают они.

— Что же будет-то? — испуганно проговорила Лариса.

— Если нападут, воевать пойдем. Тогда без нас не обойтись. Придется на старые партизанские базы подаваться.

Лариса вышла из дома. Матвей Кузьмич посмотрел ей вслед.

— Сколько уж невест овдовело.

— Давай еще выпьем, — предложил Серафим Антонович. — Помнишь, как город Сретенск брали?

— Как забыть? — Матвей Кузьмич откашлялся и густым голосом запел:

Вот вспыхнуло утро, мы Сретенск заняли.
И с боем враги от него отошли.
А мы командира полка потеряли
Убитым и трупа его не нашли.

Песню подхватил Серафим Антонович:

Всю ночь по долинам, по сопкам бродили,
В оврагах, по пояс в холодном снегу.
А утром все горы, высоты заняли,
Один лишь вокзал был опорой врагу.
Тогда с полусотней в атаку помчался
Наш вождь неизменный на вражий вокзал.
Скакал он средь улиц, залп страшный раздался.
Послышались стоны, а враг наступал.
Атака отбита, но нет командира:
Свирепая лошадь к врагам унесла.
И пуля — бойца за свободу сразила,
Вождя у седьмого полка отняла.
И труп его там уж враги подхватили,
И долго, и грустно глумились над ним.
А бури за нас его труп хоронили,
За нас же и плакали вьюги над ним.

После ужина Серафим Антонович с Матвеем Кузьмичом вышли из дому. Стояла бледная северная ночь. Два старых воина по тропинке спустились к реке и остановились на берегу. Серафим Антонович положил руку на плечо Матвея Кузьмича:

— Все никак не могу поверить, что это ты, Матвей.

— Жаль, что с Груней не довелось повидаться.

— Завтра на могилку сходим.

Глава IV

Серафим Антонович с Матвеем Кузьмичом встали рано, выпили по кружке чая.

— Жену-то Степана как звать? — спросил Матвей Кузьмич.

— Надя. На ферме она сейчас. Доярка приболела, Подменяет ее.

— Повидать бы надо.

— Управишься с делами, загляни ко мне в кузницу.

Я провожу.

— Договорились.

Матвей Кузьмич шел по лесной тропинке. Над горами медленно поднималось огромное красноватое солнце.

В лесу было прохладно. На траве и деревьях лежала крупная роса. Вяло перекликались птицы. Где-то в бору свистел бурундук. «Черт, еще дождя наворожит», — подумал Матвей Кузьмич.

Матвей Кузьмич вышел на поскотину. Конь, требуя подачки, шершавыми губами ткнулся в ладони.

— Нет ничего, — Матвей Кузьмич потрепал его по косматой гриве. — Отдыхай еще. Я схожу в сельсовет, и поедем.

Но вначале Матвей Кузьмич решил побывать на ферме, которая находилась на нижнем конце деревни под леском. Он неторопливо шел вдоль городьбы поскотины. И вдруг в душе проснулась неясная тревога. «С чего бы?» — терялся в догадках Матвей Кузьмич. Вспомнил. Вчера, когда подъезжал к лесу, встретил всадника. Поравнявшись, всадник глянул на него настороженно, торопливо кивнул головой и понукнул коня. У всадника пепельные, как беличий хвост, усы. Усы как усы. Глаза навыкате. Над правой бровью темная, как дробина, бородавка. Вот эти глаза и бородавку над бровью он где-то видел. Но где? Это и беспокоило Матвея Кузьмича.

Невдалеке от скотного двора небольшая выгородка. В ней и доили доярки коров. Матвей Кузьмич подошел, когда дойка уже закончилась и доярки мыли ведра.

— Здравствуйте, бабоньки, — поприветствовал Матвей Кузьмич доярок.

— Здравствуйте, — вразнобой ответили те. От Ларисы они уже знали, что Матвей Кузьмич в гражданскую войну партизанил со Степаном и с Серафимом Антоновичем.

— Которая из вас будет жена Степана Сергеевича? — окинул взглядом доярок Матвей Кузьмич.

— Я буду, — Надя повесила на кол вымытое ведро и вытерла о передник руки.

— Здравствуй. Есть вести от Степана Сергеевича?

— Редко пишет, — вздохнула Надя.

— Где он сейчас?

— Где-то на Дону воюет.

Бабы обступили Матвея Кузьмича.

— Когда будет конец этой проклятущей войне? — спросила Дуся.

Матвей Кузьмич присел на маленькую скамеечку, закурил. Бабы с надеждой смотрели на него.

— На Кавказ фашисты рвутся. К нефти. Значит, худо у них дело с горючкой. Кинулись к Сталинграду. Волгу перерезать хотят. Только ничего у них не выйдет. Наша армия силу набрала. Посмотрите, сколько топчутся возле Ленинграда. Я так думаю, бабоньки, повыломают они скоро зубы. Можно победить армию, а вот народ победить нельзя. А они-то против всего советского народа замахнулись.

Подъехал пастух. Это был тот самый всадник, которого Матвей Кузьмич видел вчера. Он поздоровался и, покрикивая на коров, погнал их на пастбище.

— Кто этот мужчина? — спросил Матвей Кузьмич.

— Мирон Тимофеевич Староверов, — ответила Надя. — Лет за пять до войны из Юрова к нам приехал.

И фамилию эту где-то уже слыхал Матвей Кузьмич, Но где? Посмотрев вслед пастуху, встал.

— Не вешать головы, бабы. Выстоять нам надо. Надеяться не на кого.