"Сравнение некорректно". "Ах, ну конечно! — она усмехнулась, дернув шрамиком. — Я же не вложила в это "больше, чем душу" и "больше, чем ум и фантазию". Кстати, что может быть больше души? Просвети меня, малоумную".
Я задумался, подбирая слова. Она продолжала что-то чертить в блокнотике.
"Искра. Дух… Ты же сама прекрасно знаешь, как это называется. Дыхание Творца". "Вот так?" Она подняла на меня прозрачные глаза и подула. Ветерок пробежал по лицу, всколыхнул волосы надо лбом. Кожа, которой он коснулся, завибрировала, стала горячей. Сердце застучало громко и часто, тело налилось буйной силой, рвущейся выплеснуться вовне.
Потрясенный метаморфозой, я уставился на нее, уже не владея лицом. Что происходит?.. Пальцы обеих рук забарабанили по столу. Их ритм убыстрялся, достигнув бешеного. Стакан с недопитым соком опрокинулся и покатился, залив блокнотик. Я с хрустом сжал кулаки — пальцы стихли, но бурлившая в них сила переместилась в ступни, и ноги под столом принялись отбивать чечетку.
На меня оглядывались, хихикая и перешептываясь. Проходившая мимо официантка едва не выронила поднос с тарелками и вином и звонко выругалась.
"Прекрати!!!.." "Я давно прекратила". Что-то еще читалось в ее взгляде, помимо насмешки — чересчур пристальном, чересчур прозрачном, но что именно, определить я не мог: был не в том состоянии.
Следовало выскочить прочь, на улицу, трястись и стучать ногами подальше от чужих, выпученных от изумления глаз. Но я боялся, что не справлюсь с этим простым действием: грохнусь на пол и забьюсь в припадке вроде эпилептического. Или примусь танцевать мумбу-юмбу, опрокидывая столы и стулья…
"Перестань! Пожалуйста!.." Потихоньку безумие тела стало стихать. Видимо, она сжалилась. Ноги уже не стучали, но лишь подрагивали. Сердце забилось медленнее, стук стал ровным, как маятник. Я перевел дух и смахнул со лба испарину. Оглядевшись, покивал мужикам за соседним столиком с извиняющейся улыбкой. Те покивали в ответ, а один — кажется, подвозивший меня дядька, сочувственно пошлепал тяжелой лапищей по спине. Мол, бывает, все мы с тараканами, а кое-кто даже с клопами…
"И что ты всем этим хочешь мне доказать? Прости, я, видимо, туповат: не врубаюсь". Сердце билось ровно, но подозрительно громко. Я представил, что в груди у меня часы с кукушкой, которая сейчас выскочит и вместо "ку-ку" язвительно поинтересуется: "И что? И что?.."
"Просто подула, без какого-либо дальнего прицела. Но подуть мало, ты же знаешь. Не можешь не знать". Она подняла ладони и пошевелила пальцами — словно лепила что-то. Но не из глины или пластилина, а более легкой и тонкой субстанции. В груди у меня защекотало, засвербило. Из горла против воли вырвалось: "Ку-ку!" — не моим голосом, а кукушечьим, тонко и звонко. "И что?.. Ку-ку! Ты мне?.. Ку-ку! Опять?!.."
От ужаса я закашлялся. Она засмеялась, откинув голову. Шляпка с вуалью съехала на затылок и упала на пол. Она перегнулась через спинку стула, чтобы ее поднять. Улучив короткий миг передышки, я вскочил, опрокинув стул, и ринулся прочь. Врезался в официантку (грохот рушащейся посуды), влепился в живот входящей глыбы под два метра (гортанная ругань на красивом чужом языке), едва не вышиб лбом стекло двери…
Отбежав от кафе метров на сто, плюхнулся на лавочку.
Вокруг все цвело: разгар весны, апрель, дивное время. В ветвях благоухающей акации щебетали птицы. Моя внутренняя кукушка, заткнувшаяся было, пока я бежал, заверещала им в унисон. Теперь она куковала не посредством моей гортани, а сама по себе. "Тихо!!!" Птица не послушалась. "Пожалуйста, птичка, — я попытался сконцентрироваться на своей грудине. — Очень тебя прошу: убавь звук". Щебетание стало тише. В общем-то, оно не было противным, даже успокаивало. И я смирился.
Долго сидеть на лавочке, приводя себя в чувство, под бодрый аккомпанемент свежесотворенного из меня создания, не рискнул. Станет ли она дожидаться?
Не стала. Когда я вернулся в кафе (и пяти минут не прошло), столик был пуст. Лужица апельсинового сока, листок из блокнота, колечко. Поколебавшись — мне ли этот дар, или оставлен в счет заказанного, я взял его и покрутил, рассматривая. Колечко было простенькое, витое, как косичка, из трех металлов — золота, серебра и меди. Ни на один палец оно не налезло, и я положил подарок в карман.
Намокшая от сока записка лаконично гласила: "Проснись и пой!"…
Тяжелая лапища затрясла меня за плечо, и я не сразу сообразил, что мой миляга-дальнобойщик предлагает двигаться дальше. Славный мужик, истинный Аякс: мое публичное сумасшествие его ничуть не испугало. А может, он принял меня за клоуна-самородка и предвкушал веселье на долгом пути по вьющемуся меж гор серпантину.