"Не нужно мне твоих подарков. Никаких!"
"Жаль".
"Ответь лишь на один вопрос — это будет лучшим подарком. Кто ты?"
"Я — это ты".
Она спрыгнула с подоконника, подняла с пола рюкзак и забросила в него термос.
"Только без этого, пожалуйста! Я сойду с ума, если сейчас ты просто уйдешь, исчезнешь!.."
Не отвечая, она сдула хлебные крошки и зачем-то аккуратно сложила газету.
"Мы еще увидимся когда-нибудь?"
"Нет".
Я еле сдержался, чтобы не заорать, не грохнуться на колени, умоляя отменить этот приговор. Знал: мольбы и вопли бесполезны.
У самой двери она смилостивилась. И оглянулась.
"Вспомни свою любимую триаду: творец Брахма, хранитель Вишну и разрушитель Шива. Все трое могут уживаться в одной душе, просыпаясь в разное время. — Она кивнула на застылую разруху за стеклом. — Вот тебе пример: как видишь, в человечестве в целом преобладают агрессия и невежество. Отчего, в таком случае, оно до сих пор живо, не самоуничтожилось, не превратилось в то, что царит за этим окошком? Ответ очевиден: его хранят и оберегают".
"Значит, тебе наскучило ваять и лепить, и теперь ты хранитель? Старушка-смотрительница в эрмитажном зале?"
Она не улыбнулась немудреной шутке. "Не угадал".
"Неужто, стала весельчаком-Шивой? Пришла поплясать на моих обглоданных жизнью костях?.."
"Опять мимо. Вспомни Вилково. Но уже без меня: мне действительно пора, юноша. Колечко можешь не отдавать. В придачу к нему предостережение: береги глаза. Твой дар во многом работает при посредстве зрения, и источник их сил на исходе. И еще совет: мне кажется, ты размениваешься по мелочам. Так и сожжешь себя в пустяках и забавных безделушках — и будет обидно".
Она вышла, аккуратно прикрыв за собой остов двери. Я остался…
Помнишь, как в детстве я колошматил все вокруг, упав или ударившись? Сейчас боль была не физической, но поистине адской, и в пять минут спаленка превратилась в окончательные руины. Оконные стекла и щепки от бывших стульчиков смешались с мусором на полу. Искореженные и вздыбленные кроватки, осыпаясь листопадом ржавчины, напоминали шедевр авангардного искусства.
Когда я подостыл, защемило сердце: оранжевый медвежонок, разбившийся об угол стены, продолжал улыбаться и подставлять оставшийся от плеча осколок…
Я убрался оттуда, залез через окно в квартиру соседнего дома на первом этаже и двое суток провел в лежке. То подвывал, то разговаривал. Убеждал, умолял, спрашивал…
Она не отвечала. Не слышала. Певчий Пыжик в груди тихо скончался и, разлагаясь, отравлял мою кровь, и без того текшую вяло и снуло. Запах-зов рассеялся во вселенной.
В Припяти я провел около трех недель.
В пригородных садах вызрели и с глухим стуком падали наземь яблоки невероятных размеров. А уж тыквы… Проблем с питанием не возникало. С живописными прогулками — тоже. Город походил на музей: на стенах кричали нарисованные углем женские головы, играли в мяч, прыгали и ползали темные силуэты детей, приводя на память тени испепеленных жителей Помпеи.
Немного напрягали туристы. Мальчики и девочки в кроссовках и камуфляжных штанах восхищенно щелкали мыльницами, карабкались по балконам и лоджиям, позировали в обнимку со ржавыми сочленениями антенн и труб. Кое-кто даже пытался залезть на колесо обозрения с ярко-желтыми кабинками и опасно накренившимися конструкциями. Пару раз встретились подвозившие меня ребята. Предлагали захватить на обратном пути и домчать до ближайшей станции, но я отказался.
К счастью, тихих мест в городе-призраке оставалось достаточно, и я без большого труда обретал уединение.
Через два месяца, уже в Москве, у меня выпали волосы, и я до сих пор не знаю точно причины. Либо следствие схваченной дозы (но вряд ли она могла быть внушительной, спустя столько лет), либо — ее мимолетной ласки. Хорошо хоть, уши остались на месте, не опали, а наоборот, выровнялись.
А брови я сбрил себе сам. Подобно древним египтянам — они лишали себя бровей в знак траура, когда умирала живущая в доме кошка. Во мне тоже умерло что-то сокровенное. А ты знаешь, что кошка — как и змея — символ вечности? Поскольку касается носом хвоста, когда спит…