— О да. Моим только шесть, но они уже умеют совершенно мистическим образом заставить не сердиться на них за самое злостное хулиганство и самые дурацкие выходки.
— То ли еще будет! Очень прошу тебя, Рэна, постарайся устроить им яркое и насыщенное детство и не менее бурную юность. И ни в коем случае не посылай в Кембридж, Оксфорд, Сорбонну — не впрягай в позолоченную упряжь комильфо, не лишай первородной свободы.
Я неуверенно кивнула.
— Хорошо, братик. А на что ты советуешь им потратить буйную юность? В каких местах побывать, что посмотреть? Честно сказать, я уже заждалась рассказов о твоих странствиях.
— Ближе к вечеру, ладно? Мне легче рассказывать при живом огне.
Вечером, затопив печь и не закрывая дверцу, чтобы оранжевые и малиновые огоньки, подобно свету камина, освещали клочок пространства вокруг, Рин приступил к рассказу.
— Я буду одновременно говорить и творить, хорошо? Что тебе показать в первую очередь? Джунгли, где зеленый цвет становится предельно плотным, а воздух такой густой, что его можно пить?..
Я кивнула, и он свел ладони лодочкой, а затем стал медленно их разводить — как в детстве, с бабочками. Между пальцев заиграло и заискрилось. Меня окатила волна запахов — незнакомых, пряных, дурманящих. Все вокруг менялось, изгибалось, цвело. Огромные орхидеи с пестрыми лепестками проросли из стен, яркоцветные птицы наполнили уши стрекотом и щелканьем. Обезьяны, визжа и кривляясь, запрыгали на печи.
— В африканских джунглях я наслаждался изобилием и фантазией. Изобилием окружавших меня существ и фантазией породивших их творцов. Сколько было этих творцов: шестеро? Семеро? Несколько дюжин?.. В разных древних источниках цифра варьируется, но то были классные ребята. Настоящие мастера — с большой буквы «М», вышитой золотыми нитками. И как каждый яркий талант не похож на другого и мы не спутаем кисть Ван Гога с манерой Дега, так и здесь — я различал мастеров по стилю их творений. Скажем, был «эстет», во главу угла ставивший красоту и гармонию. Вся ветвь кошачьих — от камышовых котов до тигров — его рук дело. Любуясь грацией леопардов и черных пантер (правда, на расстоянии, в бинокль), я восхищенно присвистывал: «Да ты просто гений, старик!..» Семейство собачьих — лисы, койоты, волки — тоже красивы, но не достигают столь отточенного совершенства. Явно другая рука! А вот творения «эпатажника», — Рин кивнул в сторону печки. — Этому лишь бы выпендриться, любым путем.
У обезьян, кувыркавшихся поверх старых одеял и ватников, зады отливали алым, а морды голубым, что смотрелось на редкость дико. А у одной расцветка была скромная, зато нос — висячий и длинный, как у Гоголя, и воспаленный, словно у запойного алкоголика.
— …Трудно удержаться от хохота, верно? Дарвин с его естественным отбором нервно почесывается в своем склепе: алый зад и висячий нос — куда уж естественнее!.. Были в той дружной компании и «утилиталисты». У этих парней отсутствовал вкус и с юмором было напряжно: все помыслы лишь о презренной пользе. Человекообразные обезьяны, эти умные уродцы — их выдумка. Были «чудики», вкладывавшие душу в один вид, но зато какой! Чудо-юдо, ни на что не похожее, выползшее из закоулков подсознания: муравьед, утконос, ленивец. Гиену тоже создал такой паренек, отличавшийся вдобавок извращенным воображением. Эта пятнистая тварь не только отвратна с виду, не только издает звуки, похожие на глумливый хохот, так у них еще в нежном возрасте процветает братоубийство. Бр-р! Недаром их от всей души ненавидят львы. И я ненавижу гиен и их недоноска-создателя. Пошло прочь, постмодернистское исчадье!..
Рин замахнулся в сторону пятнистой морды, высунувшейся из темного угла. Морда мерзко захохотала, иллюстрируя им сказанное, и брат швырнул в угол попавшийся под руку валенок.
— …Наконец, как же без озорника и пакостника? Я назвал его «Локи», в честь скандинавского проныры. Он обожал нарушать негласные договоренности. Скажем, хомячки, тушканчики и суслики, по уговору — твари неумные и трусливые. У тебя был в детстве хомячок, помнишь? Дрожащая рыжая тушка с обвислыми щечками, постоянно то жующая, то какающая. «Локи» сотворил хомячка, по виду не отличающегося от собратьев, но бойца по духу: победителя и пожирателя фаланг и скорпионов.
На полу в метре от меня разыгралась схватка: малыш с толстыми щечками и глазами-бусинками танцевал вокруг членистой твари с угрожающе воздетым на хвосте жалом. Он напрыгивал на врага, атаковал, уворачиваясь от жала, и в итоге сумел откусить смертоносный конец хвоста, а затем с аппетитом захрустел дергающимся бледным телом, словно чипсами.
— …Или мир растений. Творцы, возможно, с подачи самого мэтра Йалдабаофа договорились оставить его гармоничным — без взаимопожирания, без некрасивой смерти в судорогах и отвратительного тления. Деревья питаются, не убивая — водой и солнцем (как в мире моей Гаадри, если ты помнишь), а цветы, органы размножения, символизируют все прекрасного и райское. Но пакостник «Локи» и тут не утерпел: сотворил цветочки, похожие на гниющее мясо, придумал растительных монстров, пожирающих плоть не хуже волков и людей…
Из щели в стене ко мне потянулось странное растение с двумя толстыми листьями, красными изнутри, напоминающее челюсти с тонкими зубами. Видно было, как за ворсинками-зубами бьется лягушонок. Я опасливо отодвинулась и отвернулась.
— …Конечно, подобные наблюдения делались не только в джунглях. И пустыни, и прерии давали пищу для размышлений. Сами джунгли я не мог выносить долго: слишком уж плотно, изобильно и душно — хотя и познавательно. Всеобщий закон «сожри или убегай — пока тебя самого не сожрали» здесь особенно давит на психику. Не люблю хруст костей, запах свежих внутренностей и предсмертные стоны зайцев и антилоп. Сдается мне, именно там меня повернуло к вегетарианству: в один прекрасный день банально затошнило от тушенок и колбас. Сам организм, без влияния рассудка возжелал выйти из основанной на крови и содроганиях пищевой цепочки.
Рин помахал руками, словно разгоняя дым, и зеленое визгливое изобилие пропало. Повеяло соленой свежестью.
— По контрасту потянуло к прохладе, простору и покою. Но ты не спрашиваешь, каким образом я странствовал, не имея за душой ни гроша, ни цента.
— И каким же образом?
— Банальным автостопом. Если было лень развлекать водителя разговорами, как полагается при таком виде путешествий, отделывался парой фокусов. Как правило, меня еще и кормили в дороге. И еще я заделался настоящим фриганом. Помнишь, я когда-то рассказывал о них?
— Не только рассказывал: ты пытался сделать нас всех таковыми, притащив с помойки тюк старой одежды.
— Вызвав благородное негодование Ханаан Ли!.. На самом деле, фриганы не обязательно вегетарианцы: некоторые выуживают из помойных баков и мясо, и даже угощают им своих гостей (не указывая источника пищи). Обычно они выходят на поиски еды с наступлением темноты, чтобы не шокировать обывателей. Понятно, что речь идет о сытых западных странах, а не об Азии-Африке. Там ведь выбрасывает нераспечатанные упаковки продуктов, срок годности которых истекает сегодня-завтра. И главное, всё разложено по отделениям — где пищевые отходы, где одежда, где стекло — это так облегчает жизнь! Помимо еды эти ребятки носят выброшенную одежду, подбирают на свалке мебель, бытовую технику, компьютеры. Кто-то работает, но наиболее радикальные выходят из социума полностью, занимаясь только тем, что по душе: творят, путешествуют, помогают ближним. Поистине free!..
— Ох, ты. Мне даже завидно.
— Тебе такая степень свободы не грозит, сестренка. Разве что в следующей жизни — если эту проживешь с толком. Итак, из утомивших меня кенийских джунглей я подался на север, в Турцию. Кстати подвернулась яхта, шедшая в том же направлении. В качестве платы за проезд лепил на закате из кучевых облаков, как из розового пластилина, дворцы и замки, взяв на себя обязанности Фаты Морганы. В Турции отыскал забытое богом местечко на побережье. Был октябрь, туристский сезон закончился, и мою одноместную палатку в пяти метрах от прибоя никто не беспокоил — ни люди, ни птицы, ни квадроциклы.