Ученик Иакова залился краской и поспешил удалиться.
Он попрощался уже на ходу.
— Итак, к делу! — повторил купец.
— Мне сказали, что вы приехали из Иерусалима.
— Верно.
Этот человек говорил отрывистыми фразами. Было очевидно, что в столь поздний час ему не до гостей, особенно если речь идет о монахе-христианине.
— Раввин сказал мне, что к вам попали кое-какие рукописи.
— Ага, значит, вот в чем дело! — На лице купца нарисовалось некое подобие улыбки. — Что именно вас интересует?
— Мне хотелось бы их посмотреть. Быть может, я пожелал бы что-нибудь приобрести.
Брат Бернар увидел, что его собеседник колеблется. Хитрый торговец почуял возможность выгодной сделки.
— Речь идет об очень древних документах.
— Нет необходимости их расхваливать. Раввин мне уже обо всем рассказал.
— Рукописи, которые находятся у меня, написаны по-гречески.
— Этот язык мне знаком.
Купец понимающе закивал и предложил монаху сесть. Его отношение к ночному гостю переменилось.
— Сколько вы готовы заплатить?
— Это зависит от того, что вы мне покажете.
— Вы действительно готовы что-то купить или явились полюбопытствовать?
— Смотря по тому, что вы мне покажете, — не уступал брат Бернар. — Сейчас я могу вас только заверить в том, что у меня есть свой интерес. Мне самому не доставляет удовольствия в такой час находиться за пределами монастыря.
— Все верно. У меня есть ценные древние пергаменты, однако, прежде чем их представить, я хочу увидеть блеск вашего золота.
Для цистерцианца это прозвучало как гром среди ясного неба. Кошелек его, как часто случалось, был пуст. Монах не предвидел подобного развития событий, отправляясь к Иакову Таму.
— Мне жаль, только денег я с собой не взял. Все случилось так внезапно! Но заверяю вас, в том случае, если…
Бернар не успел договорить.
— Габриэль! — позвал торговец. — Габриэль, иди сюда и проводи монаха! Он уже уходит!
Брат Бернар непроизвольным движением поднес руку к груди и неожиданно для себя нащупал под складками толстой рясы цепь, висевшую у него на шее. Это сокровище принадлежало его матери. Отец Бернара передал цепь сыну вскоре после смерти жены. Несмотря на горечь расставания с единственным предметом, хранившим память о матушке, цистерцианец не колебался ни секунды.
— Нет-нет, подождите!
Он вытащил цепь из-под рясы и провернул ее в поисках застежки. Это была великолепная вещь, отменной выделки, с тяжелыми звеньями. Бернар взвесил ее на ладони и передал торговцу, который обследовал драгоценность, не произнеся ни слова.
— Этого хватит?
— Скажем так, хватит для того, чтобы вас не выпроводили за дверь.
— Звали? — выглянул из-за двери прислужник.
— Принеси-ка маленький сундучок, который стоит рядом с моей тележкой.
Прислужник сильно удивился. Он ясно слышал, что ему было велено выставить монаха на улицу.
— Не нужно провожать его до дверей?
— Делай, что сказано, и не пререкайся!
— Маленький сундучок?
— Да, и поживее!
Ожидание протекло в недобром молчании. Исмаил продолжал изучать цепь. По его прикидкам выходило, что он держал в руках не меньше фунта золота.
Сундучок был обит кожей. Слуга поставил его на стол и удалился. Тогда еврей извлек оттуда целый ворох старых пожелтевших пергаментов и разбросал их по столу.
— Вот то, что вы ищете!
— Можно добавить света?
Торговец поудобнее расположил на столе лампу. Под его внимательным наблюдением брат Бернар принялся одну за другой изучать рукописи. Тексты были совершенно разными, объединяло их лишь то, что все они были написаны по-гречески.
Монах не желал разжигать аппетиты торговца, поэтому старался вести себя как можно более сдержанно. Он прочел самые первые строки последней рукописи и принялся изучать ее подробнее, лист за листом. Ему едва удавалось сдерживать возбуждение. Бернар просто не мог понять, почему старый раввин не оставил у себя пергамент, который он теперь держал в руках.
Торговец пытался уловить мысли монаха. Он следил за каждым его жестом.
— Ну что?
— Это на самом деле весьма древние записи, однако их содержание не представляет большого интереса.
Иудей ухватился за золотую цепь, как будто она ускользала из его рук.
— Я вижу, язык у вас хорошо подвешен.
Цистерцианец положил руки на стол, чтобы скрыть мелкую дрожь. Только презрение Иакова Тама к текстам, написанным не по-еврейски, могло объяснить его невнимание к этой рукописи, состоявшей из шести листов пергамента, подшитых в тетрадочку.