Когда я прочитал все это, то не мог удержаться, чтобы не выразить Мэнни своего изумления, что руками людей могли быть созданы такие гигантские водные пути, видимые даже с Земли в наши плохие телескопы.
– Тут вы отчасти ошибаетесь, – заметил Мэнни. – Эти каналы, действительно, громадны, но все же не по несколько десятков километров ширины, – только при таких размерах могли бы, собственно, их разглядеть ваши астрономы. То, что они видят, это широкая полоса садов, разведенных нами вдоль каналов, чтобы поддерживать равномерную влажность воздуха и тем самым не допускать слишком сильного испарения воды. Кажется, некоторые из ваших ученых поняли это.
Эпоха прорытия каналов была временем большого процветания в областях производства и глубокого затишья в классовой борьбе. Спрос на рабочую силу был громадный, и безработица исчезла. Но когда Великие Работы завершились, а вслед за ними закончилась и шедшая рядом капиталистическая колонизация прежних пустынь, то вскоре разразился промышленный кризис, и «социальный мир» был нарушен. Все подошло к социальной революции. И опять ход событий был довольно обычный – главным оружием рабочих были стачки, до восстаний дело доходило лишь в редких случаях и в немногих местностях, почти исключительно в земледельческих районах. Шаг за шагом хозяева уступали перед неизбежным; и даже тогда, когда государственная машина оказалась в руках рабочей партии, со стороны побежденных не последовало попытки отстоять свое дело насилием.
Выкупа, в точном смысле этого слова, при социализации орудий нигде применено не было. Но капиталисты были сначала оставлены на местах. Многие из них играли затем крупную роль в организации собственных предприятий. Нелегко было преодолеть трудности распределения рабочих сил согласно призванию самих работников. Около столетия существовал обязательный для всех, кроме пенсионеров-капиталистов, рабочий день, сначала около 6 часов, потом все меньше.
Прогресс техники и точный учет свободного труда помогли избавиться от этих постыдных остатков старой системы.
Вся картина ровной, не залитой, как у нас, сплошь огнем и кровью эволюции общества вызывала во мне невольное чувство зависти. Я говорил об этом с Нэтти, когда мы дочитывали книгу.
– Не знаю, – задумчиво сказал юноша, – но мне кажется, что вы неправы. Противоречия острее на Земле, это верно; и ее природа расточает удары и смерть гораздо щедрее нашей. Но, может быть, это именно потому, что богатства земной природы изначала несравненно большие, и Солнце гораздо больше дает ей своей живой силы. Посмотрите, на сколько миллионов лет старше наша планета, а ее человечество возникло лишь на несколько десятков тысяч лет раньше вашего, а теперь идет впереди его по развитию едва ли на две-три сотни лет. Мне оба человечества представляются, как два брата. У старшего натура спокойная и уравновешенная, у младшего бурная и порывистая. Младший брат хуже тратит свои силы и делает больше ошибок; ваше детство было болезненное и беспокойное, а теперь, в переходном возрасте к юности, бывают часто мучительные судорожные приступы. Но не выйдет ли из него художник-творец более крупный и сильный, чем его старший брат, не сумеет ли он тогда лучше и богаче украсить нашу Великую Природу? Не знаю, но мне кажется, что это будет так.
10. Прибытие
Управляемый ясной головой Мэнни этеронеф без новых приключений продолжил свой путь к далекой цели.
Мне удалось уже сносно приспособиться к условиям невесомого существования, а также и справиться с главными трудностями языка марсиан, когда Мэнни объявил нам всем, что мы прошли половину пути и достигли наивысшего предела скорости, которая отныне будет уменьшаться. В точно указанный Мэнни момент этеронеф быстро и плавно перевернулся. Земля, которая давно уже из большого светлого серпа успела сделаться маленьким, а из маленького серпа – яркой зеленоватой звездой вблизи солнечного диска, теперь из нижней части черного шара небосвода перешла в верхнее полушарие, а красная звезда
Марса, ярко сиявшая над нашими головами, оказалась внизу.
Прошли еще десятки и сотни часов, и звезда Марса превратилась в ясный маленький диск, и скоро стали заметны две маленькие звездочки его спутников – Деймос и
Фобос, невинные крошечные планетки, ничем не заслужившие этих грозных имен, означающих по-гречески
«Ужас» и «Страх». Серьезные марсиане оживились и все чаще приходили в обсерваторию Энно – посмотреть на родные страны. Смотрел и я, но плохо понимал то, что видел, несмотря на терпеливые объяснения Энно. Там было действительно много для меня странного.