Сначала я не поняла, почему Наташка упирается. Даже подумала, что её кто-то держит! Деньги я достала давно и уже хотела протянуть их продавщице, но Наташа круто обернулась и стремительно ринулась в толпу. Я за ней: ведь если она потеряется в такой толчее, найти её совершенно невозможно. Люди разъединяли нас, а юркая маленькая Наташа пробиралась к своей цели быстрее, чем я успевала за ней. Наконец она остановилась, я схватила её за воротник, запыхавшаяся, и прикрикнула: «Да что ты!» А все остальные слова застряли у меня в горле.
Здесь продавали пироги с фасолью.
Большие и плоские, как рукавицы, они лежали горкой и обещали сытость. Наташа смотрела на них немигающими огромными глазами и молчала. Она не смела просить, только подошла к прилавку и оперлась на него остреньким подбородком.
Так были они совсем рядом: худенькая девочка с синеватым от холода личиком и блюдо толстых серых пирогов с фасолью.
— Ты сказала — вкусненькое, — несмело произнесла Наташа, — купи этот большой хлеб, — и шёпотом добавила: — Его хватит на целый день.
С базара мы шли молча. Наташка уплетала пирог с фасолью, поглядывая на меня, а я улыбалась. Для Наташки. Хотя мне было совсем невесело.
— Прощай, — сказала я хорошей этой девчушке, — расти счастливой.
— Ты к нам приходи в гости. Мы же тут недалеко живем, — радушно пригласила Наташка, аккуратно собрав крошки на руке и высыпав их в рот. Она уже ушла, но спохватившись, обернулась и звонко крикнула:
— Спасибо!
О, господи, чуть не забыла. Погоди, Наташка!
Я быстро разделась. Странное это было зрелище: раздевание на морозе. Свернув всё в тугой свёрток, отдала его девочке:
— Маме отнесёшь, поняла?
— Поняла, — кивнула она.
— Теперь иди. Быстренько иди, мама ждёт!
К счастью, Наташа, переполненная впечатлениями, побежала к дому бегом.
Теплая звёздочка согрела мне ладонь.
— Возвращаюсь, — сказала я, начиная стучать зубами. — Возвращаюсь…
Хлебный ларёк качнулся, стал расплываться там, за огромным окном. И вот уже по стеклу разбегаются струйки дождя, размывают изображение. Моя протянутая рука коснулась стекла картины…
— Ух, и холодно там! — замёрзшие губы еле выговорили эти слова, когда я снова очутилась в квартире Сыроярова. Я попрыгала, постучала босоножкой об босоножку — ноги никак не хотели согреваться.
— Ты как воробей взъерошенный, — улыбнулся Фёдор Антонович. — Прыгаешь, головой мотаешь.
— Замёрзла, вот и мотаю, — обиделась я.
— Садись, отогрейся, — он подвинул кресло. — Устала, наверно?
— Да нет, не устала. Просто ещё немножко там, в прошлом. Как же они трудно жили! Совсем не то, что теперь.
— И теперь бывает по-разному. Вот посмотри.
Фёдор Антонович пододвинул мне книгу. На фотографии — мальчик, наверно, первоклассник. Сидит на городской улице перед коробкой или подставкой. В руках у него — сапожные щётки. В каждой руке и о щётке. И ещё ноги, много ног людей, идущих мимо.
— Это что, из старинного фильма?
— Нет, это детство, Лана. Сегодняшний день в сегодняшней капиталистической стране. Чистильщик обуви.
— Но он же маленький! Разве таким маленьким можно работать?
— Ты можешь сама спросить его об этом.
— Но он же на картинке!
— Здесь на картинке, а там, в далёком городе, — живой, сидит и чистит чужие туфли. Ты можешь с ним встретиться.
— Звёздочка? — догадываюсь я. Сырояров кивает.
Я совершенно согрелась, но вдруг там тоже зима?
— Ты же видишь лето, — старик показывает на картинку.
— Хорошо. Я отправляюсь.
Звёздочка сама появляется в ладони, тёплая и мерцающая. Поворачиваюсь лицом к картине, пристально смотрю. Она стремительно уменьшается, становится совсем крохотной и аккуратно вкладывается в квадрат звёздочки. На экране отлично видно, как мальчик помахивает щётками и вроде бы даже напевает, но слов не слышно. Эй, погодите! Я же не знаю другого языка!
Фёдор Антонович кладёт мне на лоб руку, я чувствую покалывание.
— Ты идёшь в параллельное время. Будь осторожна. Ни во что не вмешивайся. Береги себя — это не безопасно. Может, передумаешь?
Нет, не передумаю. Я отправляюсь к тебе, мальчик. Ты даже и подумать не можешь, что сейчас, через несколько секунд, мы встретимся.
