Хассель отошёл было, оставив её собственным размышлениям, но уже за спиной у Адель остановился.
- Извини, - сказал он, не поворачиваясь. - Нам и так всем сейчас тошно. А когда ещё кто-то начинает говорить, что ты что-то не так сделал... Вообще хуже некуда.
- Да, я... понимаю, - чуть слышно пробормотала Адель.
Лишь обретя способность двигаться, Рита сразу начала вырываться, но никто её уже не держал. Она обвела взглядом их всех; настолько саркастично, насколько позволяли чуть согнутая ещё поза и не до конца восстановленное дыхание, проговорила:
- Отлично работаете... Не можете даже... справиться все вместе с одной женщиной... иначе как оглушив её предварительно.
Тот, нервный, вновь угрожающе надвинулся на неё:
- Так, ты сейчас добазаришься, - Рита не тронулась с места.
- Спокойно, - бросил ему старший конвоир, загораживая Риту поднятой рукой. - Это всего лишь баба.
Другой, стоявший поодаль, издал короткий смешок:
- Тогда почему бы не...
- Сказано было только обыскать, - отрезал старший.
Потом хмуро обернулся к Рите:
- Сама идти сможешь?
- Смогу, - пробурчала она. Шагнула к выходу - нечего кому-то хватать её и задавать направление.
- Вы бы не нарывались, дамочка, - сказал он ей уже в коридоре, где не было других людей. - Здесь это не оценят.
- Сама разберусь.
- Ваше дело, конечно, - конвоир привёл Риту к большой железной двери и некоторое время открывал замки и засовы. Перед тем как впустить её внутрь, добавил вдруг, впервые глядя ей в глаза. - Думаешь, вся из себя такая особенная? Ничего, и не таких ломали.
Рита фыркнула и отвернулась.
За дверью скрывался огромный и почти пустой зал с обитыми железом стенами. Только ещё несколько бедолаг сидели на полу тут и там - наверно, ждали свои поезда.
Рита огляделась: никаких скамеек или чего-то похожего здесь, конечно, не было. Ничего, ей не настолько хреново, чтобы садиться на пол. Можно просто прислониться к стенке.
Зима спустилась на город и правила теперь в нём. Словно в кокон, она закутала Ринордийск в холод и блёкло-белый свет, что так легко уступал дорогу темноте.
Адель не слишком хорошо чувствовала себя на этой неделе и не выходила из дома без крайней необходимости, старалась даже не поднимать лишний раз голову с подушки. Может, оно и к лучшему: сам собой снимался вопрос, показываться ли ещё на встречах или уйти в сторонку, как многие теперь ушли. Не пойдёт же она никуда в таком состоянии - с ознобом, тошнотой, периодическим потемнением в глазах... Никому это не нужно - ни ей, ни другим.
А к тому времени как она сможет там появиться - не исключено, что появляться будет уже негде. Люди оттуда недвусмысленно дали понять, что сходки нежелательны. А значит, скоро последуют и активные меры - там с этим не затягивают.
Нет, её это сейчас никак не касалось. Мутноватая белизна за окном и призрачные стволы многоэтажек ограждали от всего остального мира не хуже черепашьей брони, хоть от них и становилось зябко, бесприютно. Адель перевернулась поудобнее, глубже закопалась в пухлое одеяло.
Касалось её сейчас другое: то, что мутило теперь даже в лежачем положении. Неплохо бы выпить чая с лимоном, от него должно стать получше. Но для этого необходимо прежде встать, выбраться из постели, а воздух в комнате - холодный и сырой. Можно было бы накинуть одеяло на плечи, чтоб дойти до кухни. Но, пожалуй, одеяло будет ей сейчас слишком тяжело. Всё прикинув, Адель решила обойтись пока без чая.
Всё же одиночество чувствуется острее всего именно в такие моменты - когда некого попросить сделать за тебя даже такую мелочь. Остаётся только схорониться в свой угол и ждать, когда станет лучше. Что ж, хотя бы никто не нарушал её полудрёмы, не пытался выдернуть из целительного покоя.
А ведь Рите, подумалось ей вдруг, приходится, наверно, ещё тяжелее. Она, конечно, всегда была сильнее Адель. Но и Рита ведь женщина, в конце концов, - наверняка и у неё бывают такие времена. А ей нельзя даже того, что позволительно Адель: уйти куда-то, где никто не тронет, хотя бы на время, сказать «Я сегодня ничего не буду делать». Всё равно никуда не деться от внезапного окрика, от морозного воздуха, от мельтешения перед глазами...
Адель почему-то стало совестно: за эту квартиру, за тёплое одеяло, за воду в кранах и газ на кухне, за очертания города за окном. За то, что никто не отнимает у неё этого и, вполне возможно, не отнимет и впредь.
Долгий и протяжный свист неожиданно огласил даль. Это где-то в глубине нагромоздившихся зданий ехал невидимый для глаз поезд. Он взрезал пространство и время и нёс за собой их клочья, они трепыхались в горячем паре, а потом ускользали, терялись из виду. Поезд мчался сквозь город, пересекая его по прямой, вгрызаясь в нутро, - неостановимый, безжалостный, как тот каток, который скоро раздавит их всех.