И в какой-то момент он действительно увидел Риту. Среди других людей в длинной очереди она входила в поезд. Уже стоя на подножке, фройляйн на мгновение остановилась и оглянулась назад - кинула последний взгляд на Ринордийск, который она покидала. Ярко багрянело её зимнее платье, голова, как всегда, гордо поднята, ветер треплет тонкие пряди, выбившиеся из тугого узла на затылке. Секунда - и она скрылась в недрах состава.
Зачем он приходит сюда опять и опять? Ждёт, когда поезд вернётся? Глупо. Как глупо.
С Редисовым они часто и много говорили о Луневе. О Рите - почти никогда. Вспоминать её было трудно.
«Надеюсь, с ней всё в порядке», - подумал Зенкин. Наивно так подумал, зная, что наивно и что там, где она теперь, в порядке не бывает. «Надеюсь, ей сейчас более или менее неплохо», - поправился он мысленно. Может, нашёлся кто-то, нашлось что-то, чтоб поддержать её. Сам он уже ничего не мог сделать.
Говорят, - вспомнилось ему, - что, если ничего не можешь сделать сам, можно попросить высшие силы, невидимые и неведомые. Лучше всего в Сокольском соборе, что к западу от столицы: там почему-то контакт теснее. Но у кого, у чего он мог бы этого просить? У снега, покрывшего землю? У ветра, летящего над просторами? У луны? Может, у огня - огонь должен ей покровительствовать... Зенкин не знал, он не разбирался в этом и оставил эту мысль.
В голове вдруг отчётливо всплыла картинка: залитая солнцем спальня - наутро после того, как Рита оставалась у него последний раз. Фройляйн сидит перед зеркалом, ещё не полностью одевшись, - в чулках и лёгкой комбинации - и укладывает волосы в пучок: неуловимые перемещения пальцев и шпилек, магический ритуал, в суть которого Зенкин никогда не мог проникнуть.
Заметив в отражении, что он смотрит, Рита одобряюще-снисходительно улыбнулась. Будто и не было прошлого вечера, письма, всех этих её разговоров и мрачных пророчеств: Зенкин видел прежнюю фройляйн - уверенную в себе, ироничную и жизнелюбивую. Либо к ней действительно вернулось хорошее настроение, либо она первоклассно играла.
- Тебе что-то снилось? - спросил Зенкин, улыбаясь в ответ.
- Ну снилось... Всякая чепуха, Schatz.
Он повременил отвечать. Закончив укладывать волосы, Рита поднялась с банкетки и сама уже продолжила:
- Такие, вроде вампиров. Знаешь, они чувствуют, когда у тебя мало сил, - она натянула платье, поправила его перед зеркалом. - Слетаются всей стаей, и никуда от них не деться.
Она сказала это спокойно.
- Главное, вовремя сбежать из страны сновидений, - пошутил Зенкин.
Рита оглянула своё отражение, чтоб убедиться, что всё в порядке. Равнодушно, будто её всё это не касалось, проговорила:
- Думаю, в итоге они и так на меня выйдут.
«Может, чей-то, может, мой или твой очерёд...»
Адель зажгла свечку, ещё раз окинула взглядом рукопись. Хватит, пожалуй, играть с судьбой в шашки. Каждый следующий ход может быть фатален.
«А что будет, если не сжечь?»
«Я бы не советовал тебе проверять», - внешне спокойно, но с твёрдым знанием дела ответил Редисов.
Наверно, к этому следовало прислушаться: им с Зенкиным лучше знать, в конце концов.
Адель разгладила свернувшийся листок. Переписанная луневская эпиграмма... У Адель она, конечно, тоже была; она была у всех, кто хоть как-то причислял себя к «своим» в этой компании, а не к случайным прохожим. Но теперь такое время, когда одна только принадлежность к компании ставит тебя под удар, что уж говорить про подобные «отягчающие обстоятельства».
«Может, чей-то, может, мой или твой очерёд...»
С Алексеем Луневым Адель так и не успела толком познакомиться. Знала, что прибыл в их общество такой поэт, знаменитость... Конечно, уважала его как признанный талант. С энтузиазмом восприняла его выпад против власти: в самом деле, мы не в прошлом веке, чтоб снова разводить тоталитарную систему и культ личности.
Разумеется, она помнила эпиграмму наизусть, её легко выучить. Однако хранящаяся у тебя копия рукописи - это всё же другое, особое. Она как будто делает тебя причастником, одним из тех, кто осмелился...
Но ведь и те, кто осмелился, теперь в спешке отступают.
«Может, чей-то, может, мой или твой очерёд...»
Если сделать вид, что не существуешь, что тебя никогда здесь не существовало, возможно, и там, наверху, тоже о тебе забудут. Не обязательно, но может сработать. Пожалуй, это вернее всего: обернуться невидимкой и тихо отойти, затаиться в своей норке. Тогда, может быть, получится переждать зиму. А потом, уже совсем скоро, наступит весна, и с ней, конечно, всё станет легче. Так всегда бывает. Они снова выберутся и посмотрят друг на друга с робкими улыбками - не все, правда, некоторые исчезнут к тому времени. Сейчас постоянно кто-нибудь исчезает. Но это уже будет неважно. Растает снег, и снова каблуки застучат по асфальту, наступит время лиловых букетов, шляп с широкими полями и лёгких белых подолов... Впрочем, этой весной чёрный будет более к месту. Он, наверно, всегда теперь будет более к месту.