— И где же учебники?
— Распродали.
Мать долго смотрела в глаза сыну, но Венька не отвел взгляда, выдержал.
— Ох, Венька, Венька, — все-таки не поверила мать. — Не умеешь врать и не учись. Ведь все равно дознаюсь! Иди, смотри свой хоккей.
Чтобы не возбудить подозрений, Венька решил посмотреть хоккей, но после первого тайма сослался на усталость и ушел на сеновал, где спал, начиная с июня, прямо на душистом луговом сене. Он смотрел в прорезь крыши на ясную синюю звездочку и думал о Мишке и своей матери. Он и раньше слышал, как тяжело было жить в войну, ему не раз об этом рассказывал отец, но Венька не принимал рассказы близко к сердцу, они проходили мимо него, не запоминались, а тут он вдруг понял, что и мать, и отец, и Мишка Башарин были такими же подростками, как и он, и мечтали, и любовные записки писали, и дрались, и все-таки они были другими. Да разве наденет сейчас Венька отцовский пиджак? Или бросит школу, чтобы, как Мишка, пахать землю, грузить мешки, сеять хлеб? Отец ему бросит! Так бросит — своих не узнаешь. Они были другими, они жили в трудное время, жили в войну.
Итак, размышлял Венька, видели узелок и бабка Агнюша, и мама. Значит, он должен где-то быть; может, лежит где-нибудь в тайнике, где-нибудь в церкви. Конечно же, в церкви! Куда еще мог запрятать его Мишка в столь короткое время, пока мама находилась одна на колокольне? Конечно, он мог перепрятать его на следующий день в другое место, положим на чердак своей избы или еще в какое-то тайное, ему одному известное место. Мог. Но мог и не перепрятать. И лежит сейчас узелок где-то в церкви. Венька поднялся и подошел к оконцу сеновала. На краю деревни в лунном свете, белая и строгая, стояла церковь. Она стояла на пригорке и хорошо виднелась с основания до купола. А вон и колокольня, округлая, напоминающая формой шар, с прямоугольными проемами.
Венька оделся, неслышно спустился по приставной лестнице на землю, огляделся и нырнул в малинник. Перепрыгнув соседский плетень, он огородами побежал к церкви. Когда до храма осталось несколько шагов, остановился и прислушался. Тихонько позвенивало где-то железо, видно, шевелил ветер кровлю; далеко, в Совином болоте, утробно вскрикивала какая-то птица. Зашуршала трава. Венька резко обернулся. К нему бежал Индус.
— Индусик, — зашептал Венька, гладя собаку. — Хороший мой Индусик…
Ему сразу стало нестрашно, и он решительно вошел в церковное помещение, поднялся на колокольню по узкой каменной лестнице с полуобвалившимися ступенями. Иногда из-под ног выскальзывал обломок кирпича и гулко падал в темный проем, на широкие плиты. Вот и деревянный настил с отверстиями, через которые действительно хорошо проглядывались иконостас, темный алтарь, высокие фрески.
— Спокойно, Индус, спокойно, — произнес Венька, больше успокаивая себя, чем собаку.
Вот так же было и тогда, давно, в августе сорок пятого. Мишка смотрел на человека, который стоял там, внизу, перед иконами, и молился. Чему он молился? Вот туда, в проем, нырнул Мишка и вернулся с белым узелком в руках. Почему он ничего не рассказал своей матери, тетке Настасье? Мать Веньки не узнала человека, а быть может, узнал его Мишка? Почему он вообще никому ничего не рассказал? К примеру, Венькиному дедушке, Дмитрию Петровичу? Или Мирону Евсеичу? Узелок был. Это точно. Не могло же показаться сразу двум: бабке Агнюше и матери? Агнюша передала узелок Мишке из рук в руки. Мишка привез его в деревню и спрятал в церкви. Что было в узелке? И никто, никто не знает ничего о Савраскине! Множество вопросов снова возникло у Веньки, но теперь он знал, что делать: надо во что бы то ни стало найти белый узелок. И Венька шепотом дал себе клятву, что найдет узелок, раскроет Мишкину тайну. И еще поклялся Венька, что никому не расскажет о сегодняшнем дне, даже лучшему другу Вальке Чебыкину.
Вернувшись на сеновал, Венька лег в постель, но долго не мог заснуть, смотрел на синюю звездочку в прорехе крыши и думал…
Круто изменился Венька Захаров с того дня, как он побывал в городе. Если он раньше и в футбол играл, и рыбачить ходил, и день-деньской пропадал на речке, то теперь даже в ночное с Сеней-библиотекарем отказался идти. А когда Валька начал рассказывать очередную историю Сени, Венька не дослушал, хмыкнул и пошел прочь. Валька Чебыкин поначалу не придавал значения поведению друга, но со временем, видя, что тот все более и более отдаляется от него, обиделся и перестал с ним разговаривать. Правда, по утрам ноги сами несли его к Венькиному дому, но у калитки он вспоминал, что они вроде бы в ссоре, хотя открыто и не поругались, останавливался и повертывал обратно. Однажды Валька не выдержал, увидел тетю Аню, Венькину мать, и хмуро спросил: