Кладом смутила Галинка Вальку Чебыкина. А вдруг Венька действительно что-то разузнал? Для чего он по церкви лазит, по камушкам стучит? Что ищет? А может, уже и нашел?
Вернулась Галинка, притащила два пирога с мясом.
— Корми, — кивнула она на Индуса. — Да смотри сам не съешь!
— А ты куда? — принюхиваясь к пирогам, спросил Валька.
— Корми, корми, — уклонилась от ответа девочка. — Я мигом.
Она нырнула в кусты акации. Валька проводил ее взглядом, глянул на Индуса, хотел позвать его, но рука с пирогом сама потянулась ко рту, и не успел Валька опомниться, как оба хрустящие, зажаренные, теплые пирожка исчезли.
— Ладно, — не глядя на щенка, сказал Валька. — Переживешь. У меня у самого с утра крошки во рту не было.
Индус, словно чувствуя, что его обманули, тихонько взвизгнул. Вальке сделалось стыдно.
— Командирша какая, — пробормотал он уже в адрес Галинки. — Мы и сами с усами. Знаем, что делать.
И он решительно направился в клуб.
Библиотекарь Сеня сидел за столом и читал толстую книгу. Увидев Вальку, он усмехнулся:
— Кина сегодня не будет.
— А Венька где?
— В музее.
— В музее? — удивился Валька. — Ну, тогда и я туда.
Сеня внимательно посмотрел на паренька и серьезно сказал:
— Правильно, Валентин. Кино есть кино, а музей, братец ты мой, это…
Не найдя подходящего слова, библиотекарь сжал кулак и потряс им.
— Тебя проводить?
— Не надо.
Однако Сеня встал, открыл дверь, обитую черным дерматином, и пропустил Вальку вперед.
— Музей — это не выдумка. Это правда, — закончил он свою мысль. — Иди.
Колхозный музей организовал именно он, Сеня. Ездил по деревням, доставал разную старинную рухлядь, сохи, бороны, деревянные ткацкие станки, по-северному — кросны, иконы. Музей занимал три комнаты. В первой находились старинные вещи и дореволюционные орудия труда, во второй — портреты первых руководителей колхоза, документы, фотографии селькора Протасова, которого кулаки повесили на качелях, прямо посреди деревни. Под стеклом лежали награды уроженца Студеной деда Григория, полного Георгиевского кавалера. Одному Сене известно, каких трудов стоило уговорить старика отдать в музей кровью заработанные кресты. Третья комната называлась «Комнатой славы». Висели там портреты солдат, живых и погибших, лежали на солдатском сукне ордена и медали, комсомольский билет Коли Однорукого со следами высохшей крови, письма, висели отглаженные гимнастерки и выцветшие шинели. Сеня очень гордился музеем. Был у него и небольшой сюрприз. Когда посетители, осмотрев музей, собирались уже уходить, он незаметно нажимал кнопку выключателя — и на темной стене красным загорались буквы: «Никто не забыт, и ничто не забыто».
Валька быстренько миновал две комнаты, хотел было зайти в «Комнату славы», но, увидев Веньку, остановился. Венька стоял перед портретами фронтовиков. На самом видном месте висел портрет Героя Советского Союза Мирона Евсеича Вахрамеева, рядом — Григория Мартынова, еще дальше — Дмитрия Дмитриевича Смирнова, Венькиного деда по матери, а следующим — портрет Валькиного отца. На него-то и смотрел Венька. Портреты живых были сделаны недавно, и потому глядели со стен пожилые мужчины, увешанные орденами и медалями, а на портреты погибших, увеличенные с домашних гражданских фотографий, смотреть было как-то странно: не верилось, что именно они, такие молоденькие, совсем свои, деревенские, воевали. А Васятка-конюх — тот и вовсе казался мальчишкой, с тонкой детской шеей и большими чистыми главами. Видно, Валька чем-то обнаружил себя или Венька почувствовал его взгляд, потому что он резко обернулся.