Опросили тогда текстильные токаря и слесарные банкоброшницы уборщицу Дуню:
— Скажи ты, товарищ заводоуправление, есть ли у нас на заводе в первом отделении, где будем мы работать, шарикоподшипный батист — револьверные эти самонужнейшие станки?
Дуня бойко ответила:
— Про то я не известна, как будучи представительницей заводоуправления. Надо поспрошать у Толстозада Ивана Иванова сукина сына Иванова, что заведует первым отделением.
Спосылали. Поспрашали.
Долго ли, коротко ли — приносит курьер-скороход от Ивана Иванова сына Иванова ответ по конвейерной системе:
— Нетути. Работайте, как знаете.
Порешили текстильные токаря работать вручную: хоть и дороже, и медленнее, и несподручнее — да что будешь делать?
Пришлая мастеровщина и вручную работать согласна.
Работают год, работают два, работают три.
На четвертый год приходит на завод с другого завода по конвейерной системе просьба:
— «Стоят-де у вас, ведомо, шесть лет без дела в третьем отделении двадцать штук револьверных станков. Гниют, можно сказать. А мы хотим на них батистовые шарикоподшипники работать. Продайте дескать».
Главный директор Иван Иванов сын Петров просьбу прочитал, надпись написал в уголочке:
— «В третье отделение товарищу Петру Петрову сыну Петрова. Продать можно, коли деньги дадут».
По конвейерной системе притащила самотаска просьбу с надписью до курьера, курьер отнес просьбу Петру Петрову сыну Петрову.
Долго ли коротко ли — видят вдруг текстильные токаря — вывозят с ихнего завода на двадцати подводах двадцать штук самонужнейших для шарикоподшипного батиста револьверных станков.
Бунт.
— Как? Что? Не дадим! Не позволим!
Видят Толстозады — бунт. Хоть пожарную команду с брандспойтами вызывай.
Стали несознательную мастеровщину уговаривать:
— Братцы-товарищи, господа бога побойтесь! Что это вы опупели?
А Шишигин — руки в боки и лопочет:
— Мы три года вручную работаем, а самонужнейшие для шарикоподшипного батиста станки вы, сволочи, с завода вывозите? Почему не дали их в первое отделение!?
Петр Петров сын Петров ручками разводит:
— Как же я их в первое отделение от себя отдам? Ведь они же у меня по акту и описи значатся! Кто же третьему отделению за них деньги заплатит или хоть по акту с описи спишет? Экая несознательность!
Бились-бились — до драки чуть дело не дошло.
Спасибо — начальство вмешалось: прислало в первое отделение новые станки, двадцать штук. С того завода, что собирался батистовые шарикоподшипники работать и просьбы писал.
А старые станки — тоже двадцать штук — свезли с завода, где Толстозады командовали, согласно переписке[9].
Так дело и уладилось. Потому: не все ль равно на каких станках работать?
Летописец Краснобожский, сообщая о завоно Тутытамове, указывает, что своим сообщением он хочет «ущекотать» сердца любезных своих сообитателей, отмечая тем самым дидактичность своих целей и подчеркивая, что «любезные сообитатели» не доросли еще до звания «любезных сограждан».
Разъяснение, надо сознаться, довольно туманное.
Но в том вина слова Летописца.
Приступая к изложению главы четвертой летописи, посвященной товарищу Тутытамову и культработе, мы не могли вместе с Дребеневым сдержать волнение:
— Полноте, Пал Палыч! Да справимся ли мы с этой тяжелой задачей! Сумеем ли достойно оценить знаменитые дела Петра Маврикиевича Тутытамова, личности светлой, прямо-таки — богоносной?
— Э, дорогой друг! — ответствовал Пал Палыч: — И не с эдакими задачками справлялись! Наплюньте!
Итак —
Во времена переименования города Карабожска в город Краснобожск был Петр Маврикиевич Тутытамов — просто Тутытамов Петр, ученик седьмого класса местной карабожской классической гимназии.
До переименования он получал пятерки по закону божьему (ибо рьяно искал бога), тройки по русскому языку и колы по математике и физике. До переименования он ходил по вечерам в партикулярном платье в оперетку, а во время уроков, вернее — между ними — торопливо бегал в уборную и курил в рукав или в форточку.
После переименования — воспылал гражданственностью, возненавидел злочестивых царей Батыев и был назначен, как человек ученый и талантливый, сперва помзавом, а затем и завом краснобожского ОНО, — или, как пишет Летописец, «приказа народной тьмы и света».