— Картину-то забирай. Раз купила, значит, твоя. А то повадились забывать. Один забыл, другой…
Ага, это он на того типа, что его клофелином потчевал, намекает.
— Еще сказал: на даче повесит над камином, а сам забыл, — брюзжал Порфирий.
Я всучила Порфириеву регату Жанке и торжественно поклялась Порфирию повесить ее (картину, разумеется, а не Жанку) над диваном, поскольку камина у меня нет, как, впрочем, и дачи.
ГЛАВА 37
Остаток дня мы с Жанкой провели в трудах праведных. Даже более чем праведных. Корпели над передачей, а в перерывах гоняли чаи и кофеи, курили и давились вриглей. Точнее, я курила, а Жанка давилась, время от времени предлагая и мне присоединиться к этому более чем увлекательному, а главное — интеллектуальному занятию.
Надо признать, что муки творчества занимали меня приблизительно на девяносто пять процентов, остальное приходилось на подспудную мыслительную деятельность. Я анализировала последние из поступивших в мое распоряжение сведений и тасовала колоду подозреваемых: поскольку их было немало, меня не покидало ощущение, что количество должно, нет, просто обязано, перейти в качество. И вдруг, а самые важные и значительные события в жизни, как вы, надеюсь, знаете, всегда происходят вдруг, меня осенило.
— Постой-ка, постой-ка, Хвостова… — пробормотала я негромко, чтобы не вспугнуть догадку. — Ты предложила Порфирию вспомнить тот день досконально…
— Ну, — кивнула Жанка и погоняла вриглю во рту.
— А не хочешь ли сама повторить тот же эксперимент?
— Это еще зачем? — Жанка затаила дыхание. Наверное, шестым чувством уловила важность момента.
— Да все затем же! — У меня даже нервная дрожь началась. — Ты вспомни, каким мы подобрали Порфирия на дороге? Он же был пьяный в лоскуты!
— И что? — Моя дрожь перекинулась на Жанку. И теперь мы вибрировали с ней практически синхронно.
— А то! Ты прикинь, когда и где он мог так нализаться?! Хотя нет, это как раз дело нехитрое, особенно для такого пьяндалыги, как Порфирий. Главное, что перед этим он квасил с ныне убиенным Хлопониным, и квасил крепко. После чего добрался до Дома радио и выдал в эфир свою идиотскую речь. Совсем не ту, которую мы ему подготовили, но вполне связную, ведь он не заикался и голос у него не дрожал!
— Точно! — кивнула Жанка.
— Так-так… — Я забегала из угла в угол. — А теперь вспомни, ты его видела перед эфиром? Не за ширмой, а натурально, лицо к лицу.
— Так он же… — Жанка водила за мной глазами, как кошка за влетевшей в форточку мухой. — Он же опоздал… В самый последний момент пришел… Я послала Ниночку его внизу встречать… Ниночка сто раз мне оттуда звонила, спрашивала, что делать, потому что он не приходит и не приходит. А потом звонит: пришел наконец-то! А до эфира уже считанные минуты оставались. Я ей и говорю: веди прямо за ширму и сажай на стул. А что… Что ты хочешь сказать?
— Это был не Порфирий! — воскликнула я звонко, так что под потолком отозвалось эхо.
— Да ты что! — Жанка чуть своей вриглей не подавилась.
— Так, ты знаешь, где Ниночка живет? — Я буквально сорвала с вешалки пальто.
— В общих чертах… — Жанка тоже потянулась за своей кацавейкой и посмотрела на часы. — А не поздновато ли будет?
— Поздновато, не поздновато, — проворчала я, торопливо управляясь с пуговицами. — Ты хоть понимаешь, о чем речь?
Жанка перестала выдумывать глупые отговорки, выплюнула в урну вриглю и предупредила меня вполне деловым тоном:
— Ехать далеко. С двумя пересадками.
Я только отмахнулась от нее и побежала вниз ловить левака. Жанка немедленно ко мне присоединилась.
Желающий отвезти нас нашелся не сразу.
— Куда? На Скотуху? — словно сговорившись, присвистывали водилы и тут же отказывались. Или заламывали невиданную цену.
Их можно было понять, потому что тащиться в этот отдаленный райончик, бывший пригород, зимним вечером, по нечищеной дороге, если не самоубийство, то что-то очень близкое к нему. Что и говорить, Скотуха вполне оправдывала свое громкое, хотя и неофициальное название, данное ей в честь некогда располагавшегося на ее территории скотооткормочного совхоза.
Наконец выискался один смельчак, согласился. Мзду он запросил, конечно, немалую, но вполне по-божески по сравнению с другими.
— Улица-то какая? — бросил он через плечо, когда мы с Жанкой загрузились в чрево его видавшего виды «Фольксвагена».
Жанка раскрыла записную книжку и прочитала при скудном освещении: