— Пошли домой. Порфирий, — взмолилась Жанка, как верная Пенелопа, — замерзнешь ведь…
— Не уйду, пока что-нибудь не продам. — А этот мазила, оказывается, еще и упрямый, как ишак. — А замерзну, туда и дорога. — Надо же, как его тип с толстым кошельком раззадорил, тот самый, что из корыстных соображений купил у него знаменитый «Вид на морскую гавань».
Жанка посмотрела на меня с ужасом, при этом ее потрескавшиеся на морозе губы задрожали.
— Хорошо, — с ненавистью воззрилась я на Порфирия, — почем эта затхлая бухта и дырявый парусник? — Я ткнула пальцем в самую маленькую из выставленных на продажу Порфириевых нетленок.
Порфирий неожиданно обиделся:
— Сама ты дырявая. Отвали, раз не понимаешь в искусстве.
— А тебе не все равно, понимаю, не понимаю. Тебе главное, чтоб купили, а я покупаю, усек?
— Ты? Покупаешь? — вылупился на меня Порфирий.
— Покупаю, покупаю. — Для убедительности я даже полезла в сумку за кошельком.
— Маринка, ты прелесть. — Жанка нежно лизнула меня в щеку шершавым, как у кошки, языком.
— Ну так почем? — Я ждала ответа.
— Триста! — безо всякого зазрения совести объявил непризнанный гений с соплей под носом. — «Морская регата» стоит триста.
— Сколько, сколько? — присвистнула я.
— Триста, триста, — повторил Порфирий, цокая зубами от холода.
— Пятьдесят, — выдавила я. Ровно столько же я после достаточно продолжительных торгов заплатила аборигену с Партизанской за полуголую Пахомиху. И предупредила: — Это мое последнее слово.
Однако Порфирий был непреклонен.
— Ну и до свидания. — Я сделала вид, что собираюсь уйти.
— Семьдесят пять, — спохватился Порфирий.
— Пятьдесят и ни копейкой больше, — процедила я сквозь зубы.
— Бери, живоглотка, бери задарма, — сдался Порфирий.
— На, подавись, — я сунула ему полтинник, — и быстро собирайся.
Минут через десять, уже после того как Порфирий под завязку забил своей живописью багажник левака, которого мы отловили возле Дома радио, мы наконец покинули Краюху. Между прочим, последними. Остальные творцы к тому моменту уже успели разбрестись по домам. Причем несолоно хлебавши.
— Порфирий, ты Хлопонина знаешь? — спросила я, умащиваясь на заднем сиденье рядом с маринистом. Жанка по причине своих габаритов всегда располагается на переднем.
— Кольку-то? Да кто его не знает? Он тут, на Краюхе, голыми бабами торгует, — беззаботно отозвался Порфирий, заметно подобревший с тех пор, как мой полтинник перекочевал из родного кошелька в грязный карман его бушлата.
— А сегодня его не было. Ты разве не заметил? — Я зыркнула на Жанку, чтобы до особого распоряжения помалкивала. Обрекла на пытку, короче.
— Не было? Может, и не было, — равнодушно пожал плечами Порфирий. — Я за ним не слежу.
— А вообще ты с ним в каких отношениях? — осторожно допытывалась я.
— Да в каких. В обыкновенных. Он жмот, каких мало. На своих бабах зарабатывает прилично, а за копейку удавится.
— Значит, ты с ним не ладишь, — подытожила я.
— Почему это? Просто у нас идейные расхождения. Я считаю, что он ремесленник и что его бабы на кушетках не имеют никакого отношения к искусству, вот и все. Он тут однажды ко мне по этому поводу подкатывал. Не прав ты, дескать, Порфирий… А я от своих слов не отказываюсь. Если сказал, халтура, значит, халтура, — разглагольствовал разомлевший в тепле Порфирий. — Тоже мне, творчество. Хватает на улице симпатичную деваху и быстрей с нее очередную «Данаю» писать. Эти дурехи, ясное дело, от гордости лопаются, а ихние мужики регулярно Кольке харю начищают. А я ему всегда говорю: прибьют они тебя когда-нибудь, допрыгаешься… Э, а че это у вас такие рожи сделались?
ГЛАВА 36
— Как пить дать Колюню чей-нибудь хахаль ухайдакал. Или супружник, — Порфирий крякнул, опорожнив первый стакан купленной на мои кровные дешевой водки. Между прочим, несмотря на решительные Жанкины возражения, чуть не обернувшиеся потасовкой. — Допрыгался со своими голыми кралями. Вот вам лишнее подтверждение, что все беды от женского полу. А рисовал бы Колька что-нибудь другое, глядишь, жив был бы…
— Например, морские виды, — хмыкнула я, не в силах простить Жанкиному живописцу прореху в собственном и без того скудном бюджете.
— А хотя бы. — Принявший на грудь Порфирий был настроен весьма благодушно. — На воду, между прочим, вообще смотреть полезно, успокаивает. Даже психотерапевты рекомендуют. Мысли опять же возвышенные приходят. О вечном там, о прекрасном. А от голых задниц — одна срамота.