— Товарищи, дайте сказать!
Часть публики вскочила на скамьи. Вокругъ оратора образовался кругъ, но рѣчи его не было слышно изъ-за растущаго смятенія.
— Не надо, уйдите! — шумѣла другая часть публики, оставшаяся на лѣвой сторонѣ залы.
— Надо погасить электричество! — прозвенѣлъ чей-то высокій, визгливый, пронзительный голосъ.
Дѣвушка въ черной шляпѣ, остававшаяся на эстрадѣ, тоже вскочила на столъ, который служилъ каѳедрой лекторшѣ.
— Стыдно, — крикнула она на всю залу, — товарищу зажимать глотку. Кто труситъ, пусть уйдетъ прочь. Мы будемъ говорить.
Шумъ и движеніе увлекли ее и она не думала о выраженіяхъ. На сходкахъ учащейся молодежи всегда говорила такимъ тономъ, ободряли нерѣшительныхъ и требовали изгнанія обструкціонистовъ.
Миша до сихъ поръ не вмѣшивался въ споръ. Онъ былъ закоренѣлымъ школьнымъ патріотомъ, но темпераментъ часто увлекалъ его, вопреки разсчетамъ благоразумія, совсѣмъ въ другую сторону, и теперь громкіе призывы оратора и его сторонниковъ взволновали его, и онъ не чувствовалъ себя въ силахъ присоединиться къ протесту осторожныхъ.
Но дерзкіе упреки дѣвушки разсердили его. Ему показалося даже, что она адресуетъ ихъ по его личному адресу.
— Кто труситъ? — крикнулъ онъ такъ же запальчиво и быстро протискиваясь впередъ по направленію къ эстрадѣ.— Но только чѣмъ говорить, лучше прежде подумать.
— Надо не думать, дѣйствовать, — возразила дѣвушка.
— Если закроютъ школу, хорошо ли будетъ? — кричалъ Миша. — Вы насъ не учите, мы о своихъ дѣлахъ сами лучше знаемъ.
— Скажите рѣчь! — крикнулъ кто-то изъ толпы тоже по направленію къ эстрадѣ.
Эта красивая дѣвушка, такъ неожиданно выступившая въ защиту свободы слова, стояла на своей импровизированной трибунѣ, какъ живая черная статуя на непрочномъ пьедесталѣ, и многимъ хотѣлось услышать ея слово, болѣе новое и любопытное, чѣмъ всѣмъ знакомое краснорѣчіе мѣстнаго оратора.
— Говорите вы сами! — сказала дѣвушка пониженнымъ и въ то же время капризнымъ тономъ. — А я не учить васъ хочу, а работать съ вами.
Казаки! — раздался чей-то испуганный голосъ изъ глубины корридора. — Конница…
Въ залѣ началась паника. Часть публики хлынула къ дверямъ, переворачивая скамейки и торопясь выбраться наружу.
— Куда же вы бѣжите? — кричали другіе — закроемъ двери!
И они дѣйствительно старались свести вмѣстѣ обѣ раскрытыя половинки дверей для того, чтобы замкнуть ихъ на ключъ. Но, люди, выбѣгавшіе вонъ, не давали закрыть дверей. У выхода начиналась ссора, доходившая до взаимныхъ оскорбленій и даже толчковъ. Смятеніе увеличиваюсь. Женщины повскакали на подоконники и стали открывать окна, какъ будто собираясь выброситься и измѣряя глазами разстояніе отъ окна до земли, мрачно чернѣвшей внизу.
— Стойте, стойте! — крикнула дѣвушка на столѣ. — Не бойтесь!
Толпа пріостановилась. Смятеніе стало меньше. Голосъ черной незнакомки звенѣлъ, какъ труба, и она какъ будто предлагала новую и невѣдомую защиту.
Миша въ свою очередь вскочилъ на одну скамью, еще не опрокинутую бѣглецами.
— Глупости все! — крикнулъ онъ въ свою очередь. — Какая конница ворвется въ жилой домъ, да еще въ четвертый этажъ?..
Россія еще не имѣла опыта карательныхъ экспедицій, и до сихъ поръ въ обывательскіе дома врывалась по преимуществу полиція.
Тревога дѣйствительно оказалась ложною. Просто кто-то увидѣлъ въ окно одинъ изъ патрулей, проѣзжавшихъ взадъ и впередъ по Кузнецкому шоссе, и крикнулъ: «конница», быть-можетъ, даже не отдавая себѣ яснаго отчета о томъ результатѣ, который будетъ вызванъ среди толпы неожиданнымъ сообщеніемъ.
Паника прекратилась, но собраніе было сорвано. Ораторъ исчезъ, настроеніе публики упало, и она снова хлынула къ дверямъ уже въ большемъ порядкѣ. Кромѣ, того, время было позднее, а завтра утромъ къ шести часамъ нужно было выходить на работу.