Въ общемъ, и публика и споръ очень напоминаютъ засѣданія Крестьянскаго Союза.
Два интеллигента тоже завели споръ о землѣ и волѣ. Оба они кадеты, но точки зрѣнія у нихъ разныя.
— Какъ же возможно провести земельную реформу безъ утвержденія свободъ? — говоритъ одинъ. — И населеніе понимаетъ.
— Понимаетъ, да не совсѣмъ, — возражаетъ другой, — не то бы не держался старый строй. А вы дайте населенію вмѣсто теоретическаго поученія — наглядный урокъ фактами.
— Вы хотите земли? Вотъ вамъ земля казенная и удѣльная, монастырская и частновладѣльческая. Такія-то условія выкупа государствомъ. Такія-то условія передачи земли въ руки трудового крестьянства.
— Теперь попробуйте взять эту землю! Нельзя, не даютъ, предпочитаютъ разогнать Думу и править попрежнему.
— Стало быть, безъ свободы и народовластія нельзя добыть и земли.
— Вотъ вамъ урокъ…
Рядомъ говорятъ объ амнистіи.
— Слышали министерскій проектъ? — спрашиваетъ высокій депутатъ съ умнымъ насмѣшливымъ лицомъ.
— Какой? — слушатели сдвигаются ближе.
— Дать широкую амнистію всѣмъ политическимъ преступникамъ, кромѣ трехъ категорій: 1) всѣ, сосланные въ Сибирь; 2) привлеченные къ суду; 3) подвергнутые тюремному заключенію…
Слушатели смѣются.
— Нечего имъ ходить по край воды, — негодуетъ одинъ, — какъ купальщику кругомъ озера. Купаться не хочется, лѣзть надо. Пора имъ спуститься въ эту холодную ванну…
— А то-жъ! — поддерживаетъ грузный полтавскій казакъ, въ длинномъ кафтанѣ, обмотанномъ цвѣтнымъ поясомъ, какъ будто прямо выскочившій изъ гоголевской сорочинской ярмарки: — Оно и по-нашему такъ. Одинъ кумъ тонетъ, другой кумъ смотритъ, кумъ куму говоритъ: — «Не тратьте, куме, силы, спущайтесь на дно!»
Раздается звонокъ, возвѣщающій о началѣ засѣданія. Разговоры прекращаются, кулуары быстро пустѣютъ.
Интересъ къ засѣданіямъ слишкомъ великъ и новъ, чтобы кто-нибудь пожелалъ пропустить даже начало. Въ овальномъ залѣ не осталось ни одного человѣка. Можно подумать, что Таврическій дворецъ пустъ попрежнему.
Засѣданіе открыто. Депутаты расположились на скамьяхъ разбросанными группами. Только кадеты образуютъ болѣе сплоченное ядро. Они помѣстились на крайней лѣвой. Сѣсть лѣвѣе ихъ нельзя, развѣ лѣпиться на стѣну. Но вперемежку съ ними усѣлись многіе представители трудовой группы. Ядро трудовой группы собралось на верхнихъ скамьяхъ, какъ зачатокъ русской «Горы».
Вотъ крупная фигура Пустовойтова, слонобразный Шельгорнъ, огромный и страшный, съ шрамомъ поперекъ лица, и рядомъ съ нимъ Ульяновъ, маленькій, кроткій, задумчивый, мухи не обидитъ, — по опредѣленію своихъ товарищей. Ему, однако, пришлось съѣздить въ Тюмень, а ужъ оттуда въ Петербургъ. Дальше Жилкинъ, высокій, спокойный, рябой. У Жилкина бываютъ приступы краснорѣчія, искренняго и простого, которое исходитъ изъ сердца и потому достигаетъ до сердца слушателей. Недаромъ, Іудушка изъ «Новаго Времени» уже успѣлъ забѣжать впередъ и съ характерной льстивой грубостью отмѣтить молодого растущаго оратора изъ крестьянской группы.
Вотъ Аникинъ, неразговорчивый, всегда чѣмъ-то озабоченный.
Онъ разгарается медленно, но пламя, которое онъ даетъ, горитъ ярко. И звукъ его голоса высокій, подмывающій, какъ труба.
На переднихъ скамьяхъ — депутаты разныхъ партій.
Вотъ монументальная фигура Максима Ковалевскаго. Мнѣ вспоминается Америка, Мамонтова пещера, узкій лазъ въ одномъ изъ ходовъ съ многозначительной кличкой: горе толстыхъ людей.
По разсказамъ проводника, Максимъ Максимовичъ хватилъ горя въ этомъ тѣсномъ лазу.
Рядомъ съ нимъ — Назаренко, изъ Харькова, съ лицомъ нервнымъ и злымъ, какъ у ловчей птицы, съ тонко-очерченными ноздрями прямого, красиваго носа, истый потомокъ какого-нибудь запорожскаго «лыцаря», переселенца на Слободскую Украйну.
Въ группѣ поляковъ бѣлѣютъ пестрые кафтаны крестьянскихъ представителей. Позавчера я видѣлъ ихъ въ клубѣ трудовой группы. Они приходили брататься съ русскими крестьянами. Но, увы, они принесли для общаго сужденія только одно свое національное горе. — Намъ жить нельзя, — жаловался одинъ. — Насъ искореняютъ. Я положилъ палецъ на крестъ моего Спасителя и клялся: пусть я пропаду. Иду за свой народъ.
— Въ этомъ мы согласны, — успокаивали его русскіе крестьянскіе депутаты. — Но вы скажите намъ свои мысли насчетъ земли.
— Мы и насчетъ земли такъ само, какъ вы, — говорилъ польскій крестьянинъ. — Напримѣръ, въ моей губерніи есть майоратъ Милютина, то его надо отобрать и раздѣлить польскому люду. Это — польская земля.