Выбрать главу

— То васъ прохавъ до себе вашъ землякъ, Стефанъ Барабуля, Плуталова улица, у Большого проспекта.

— Плуталова? — смѣется депутатъ. — То я заплутаю!..

Черезъ десять шаговъ насъ окликаетъ толстый кучеръ съ высоты каретныхъ козелъ:

— Землячки, а землячки, кто изъ васъ будетъ Курской губерніи, Грайворонскаго уѣзда?

— Я, — отзывается другой депутатъ. Они подобрались, какъ нарочно. Это — единеніе Думы и народа, осуществляемое въ обиходномъ порядкѣ.

Меня не окликаютъ ни кучера, ни лакеи, и я ухожу впередъ одинъ, но на второмъ перекресткѣ и меня останавливаетъ какой-то грязный, оборванный, чуть-чуть пьяный старикъ.

Должно быть за милостыней. Я вынимаю кошелекъ, ибо человѣку, желающему выпить, по принципу всегда подаю по крайней мѣрѣ семитку.

— Нѣтъ, — возражаетъ старикъ, — а вы разскажите, что новаго въ Думѣ?

Это явленіе послѣднихъ двухъ недѣль. Уже четвертый разъ хулиганы останавливаютъ меня на улицахъ и, вмѣсто милостыни, спрашиваютъ:

— Что новаго въ Думѣ? Что пишутъ въ газетахъ? — Даже въ декабрьской Москвѣ хулиганы не задавали такихъ вопросовъ.

— Что объ землѣ? Какъ постановила Дума?

— Дума хочетъ постановить, чтобъ на удовлетвореніе земельной нужды крестьянъ обратить земли казенныя, удѣльныя, монастырскія и частновладѣльческія.

— Спасибо, дай Богъ здоровья… А указъ написали?..

— Министры не позволяютъ, — объясняю я кратко, вспоминая Гурко и Стишинскаго.

— Барекраты… Думѣ не позволяютъ? Въ мельницу ихъ. Жерновъ на шею!.. А по-твоему, кто виноватъ?..

— Бюрократы видно, — подтверждаю я не совсѣмъ увѣреннымъ тономъ.

Мой вопрошатель самаго черносотеннаго вида. Нѣтъ ли въ этомъ вопросѣ введенія къ мордобою?

— Ничего ты не понимаешь. Развѣ одни бары (онъ окончательно соединилъ баръ съ бюрократами). Бары да краты — листья да вѣтки, а ты смотри въ самый корень власти. Чиновники, это листочки, а корень… (Дальше слѣдуютъ точки)…

— Будетъ рѣзня!

Это старый хулиганъ кричитъ мнѣ вслѣдъ:

Грязный старый бѵревѣстникъ, Черной молніи подобный.

— Будетъ большая рѣзня!

IV.

— Мѣсяцъ отсрочки, а?… И Дума согласилась: такъ тому и быть. Сколько они въ этотъ мѣсяцъ народу переуничтожатъ? Стало-быть, къ тому ведутъ, чтобъ мы ужахнулись отъ ихней лютости. А лучше бы мы имъ сдѣлали такое постановленіе, чтобы они сами ужахнулись…

Это говоритъ Лосевъ, слѣпой Самсонъ, простонародный ораторъ Думы.

Этотъ маленькій тамбовецъ положительно свирѣпствуетъ въ думскихъ кулуарахъ.

Онъ нападаетъ на противниковъ съ ревностью новообращеннаго и каждое черносотенное мнѣніе считаетъ чуть не за личную обиду. Господа умѣренные дворяне съ правыхъ скамей послѣ двухъ-трехъ ошибокъ стали замѣтно избѣгать Лосева, но ерогинскіе мужики, даже самые закоснѣлые, льнутъ къ Лосеву и слушаютъ его съ удовольствіемъ. За Лосевымъ уже есть нѣсколько подвиговъ. Это именно онъ вывелъ на свѣжую воду попытку ерогинскаго контръ-адреса, — и подъ вліяніемъ его увѣщаній одинъ изъ подписавшихъ «ужахнулся» и, въ видѣ корректива, опрокинулъ на свою подпись цѣлую склянку чернилъ.

Лосевъ политически крѣпнетъ чуть не изо-дня въ день. Даже рѣчь его стала чище и правильнѣе.

Онъ уже пересталъ смѣшивать прерогативы власти съ медвѣжьими рогатинами и полицейскими рогатками, но зато тѣмъ болѣе утвердился въ мнѣніи, что всѣ эти вещи имѣютъ общій рогатый корень.

— Мѣсяцъ отсрочки! — взываетъ Лосевъ. — Обдумать имъ надо!.. А небось, какъ драть нашего брата — не надо обдумывать.

Тинь, тинь, тинь въ телефонъ, тутъ и готово. Казаки въ линію!.. Нагайки вразъ!..

— А по вашему, что нужно сдѣлать? — спрашиваетъ низенькій господинъ въ золотыхъ очкахъ.

Дѣло идетъ о смертной казни. Въ Думѣ по этому поводу произошло раздвоеніе. Кадеты выставили резолюцію съ рѣзкимъ порицаніемъ министерству и переходомъ къ очереднымъ дѣламъ. Трудовики выставили резолюцію безъ крѣпкихъ словъ, но въ формѣ законопроекта.

Въ настоящую минуту этотъ вопросъ разбирается не только въ думской залѣ, но и на обычномъ кулуарномъ митингѣ среди толпы слушателей. Перерыва нѣтъ, но добрая половина депутатовъ бѣжала изъ зала. Тамъ говоритъ кто-то изъ скучныхъ, балтъ Теннисонъ или литовецъ Массоніусъ. Мужики прозвали перваго Тяни-въ-сонъ, второго Мотай-на-усъ.

Всѣ балты говорятъ прилично, добросовѣстно, но необычайно длинно. Особенно Теннисонъ, онъ вьетъ свои слова, какъ будто сучитъ безконечную кудель.

— По-вашему, какъ надо сдѣлать? — спрашиваетъ интеллигентъ въ очкахъ.