— Для чего собственно? — спросилъ я полушутя, — спасаться или агитировать?
— Видите ли, — сказалъ Аладьинъ самымъ простымъ тономъ, — я былъ членомъ боевой дружины. Намѣреваясь продолжать свою карьеру въ этомъ направленіи, я хотѣлъ попрощаться съ родными. Полагалъ, что скоро кончу свое земное существованіе.
— Но черезъ недѣлю пришли мои односельчане и сказали: «Ты нашъ человѣкъ, послужи міру!» Я попросилъ 24 часа на размышленіе, а они пошли просить моихъ родныхъ.
— Съ самаго объявленія выборовъ я былъ рѣзкимъ противникомъ бойкота и считалъ такую тактику крупной ошибкой лѣвыхъ организованныхъ партій. Въ частности, относительно крестьянъ, я думалъ, что, вступая въ политическую жизнь, они найдутъ идеологовъ и вождей въ своей собственной средѣ.
— На другой день я принялъ предложеніе крестьянъ. Мы образовали блокъ съ кадетами и составили избирательный комитетъ изъ пяти членовъ; всѣ они потомъ прошли въ Государственную Думу. Послѣдующіе факты вы знаете.
— Скажите, Аладьинъ, откуда ваша смѣлость, или, точнѣе сказать, качество, которое по вашему собственному опредѣленію начинается съ другой буквы, выше по алфавиту?
Аладьинъ замялся.
— Я не настаиваю на отвѣтѣ, — поспѣшилъ я прибавить. — Подсудимый имѣетъ право не отвѣчать на всѣ вопросы, которые могутъ причинить ущербъ его интересамъ.
— Не въ томъ дѣло, — сказалъ Аладьинъ. — Я думалъ о томъ, что вамъ отвѣтить. Могу сказать такъ: еще въ школѣ я близко встрѣчался съ дѣтьми князей и аристократовъ и воочію убѣдился, съ какой бездной презрѣнія они относятся ко всѣмъ тѣмъ, кого причисляютъ къ низшимъ сословіямъ, даже къ тѣмъ людямъ, кто выше и лучше ихъ самихъ.
— Потомъ я выросъ и увидѣлъ Божій міръ, какъ онъ хорошъ, и широкъ, и увлекателенъ. Но жить мнѣ было трудно. Я долженъ былъ вѣчно бороться за свое существованіе, исполнять работу противъ своего желанія и выбора, спасать свою свободу бѣгствомъ, какъ полевой заяцъ.
— Ненависть отложилась во мнѣ. Я имъ плачу той же самой монетой: презрѣніемъ и непримиримой враждой.
— Еще болѣе рѣзкимъ и желчнымъ я являюсь предъ низкимъ уровнемъ пониманія толпы. Въ обоихъ случаяхъ, подъ вліяніемъ настроенія, забываю о томъ, что можетъ ждать меня. Вижу того же звѣря, котораго надо укротить. Перваго звѣря желаю добить и уничтожить, второго поднять и сдѣлать сознательнымъ…
Дѣйствительно, вопреки мнѣнію многихъ, Аладьинъ, при всей своей рѣзкости отнюдь не является въ своихъ рѣчахъ угодникомъ толпы. Въ Думѣ, особенно вначалѣ, Аладьинъ часто вступалъ въ конфликтъ съ настроеніемъ большинства и только въ послѣднее время онъ научился нѣсколько сдерживать свой темпераментъ. На митингахъ тоже не обходилось безъ столкновеній. Такъ, на митингѣ въ Теріокахъ Аладьинъ, въ отвѣтъ на упреки въ пассивности и малой революціонности Думы, заявилъ: — Когда вы будете революціоннымъ народомъ, тогда мы будемъ революціонною Думой. За нами дѣло не станетъ.
— Что движетъ вами въ политической борьбѣ?
— Мной движетъ радость битвы, — сказалъ Аладьинъ съ убѣжденіемъ. — Драться пріятно. Еще пріятнѣе подготовить ударъ и встать насторожѣ въ ожиданіи сигнала. Меня всегда привлекала сила, обладающая собой. Другой не знаю.
— Впрочемъ, на политической аренѣ я дѣйствую полу-инстинктивно. Вдругъ предъ глазами является картина. Анализировать не стремлюсь, спѣшу дѣйствовать.
Я смотрѣлъ на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ. Какъ быстро въ наше время человѣкъ, взнесенный на гребнѣ волны, становится героемъ, и складки его доспѣховъ изъ крашенаго картона чудесно превращаются въ бронзу.
— Скажите, у васъ есть свои мысли объ ораторскомъ искусствѣ?
— Конечно, есть. Ораторы бываютъ двухъ сортовъ: ораторы-адвокаты и ораторы-трибуны. Ораторъ-адвокатъ создаетъ свои эффекты безъ взаимодѣйствія съ внѣшними фактами и настроеніемъ массъ. Поэтому эффекты его неглубокіе, хотя, быть можетъ, красивые по формѣ, эффекты словесной любви и негодованія. За такимъ ораторомъ толпа не пойдетъ умирать, да онъ и не поведетъ ее.
— Ораторъ-трибунъ нарождается и развивается вмѣстѣ съ настроеніемъ народа. Быть можетъ, онъ всю жизнь проживетъ и будетъ молчать, но въ нужное время заговоритъ и задѣнетъ за самыя глубокія струны и поведетъ безоружныхъ на заряженныя пушки и, что еще больше, заставитъ ихъ взять эти пушки своими голыми руками.
— Думскіе ораторы всѣ типа адвокатовъ. Для трибуновъ еще не наступилъ чередъ, но, быть можетъ, онъ наступитъ потомъ, въ минуту опасности.
— А вы лично не боитесь опасности?