Аладьинъ снова пожалъ плечами.
— Во всякомъ случаѣ не больше другихъ. У насъ, въ трудовой группѣ, много безстрашныхъ людей. Да и чего бояться? Минувшая опасность уже не существуетъ, грядущая еще не наступила. Пусть навстрѣчу мчится пьяная тройка, и лошади закусили удила, и на дорогѣ темно! Пройдетъ ли дышло на два дюйма отъ головы или на двѣ сажени — не все ли равно, лишь бы прошло мимо…
— Врага изъ темноты тоже не хочу бояться. Пусть лучше онъ боится меня. Я хорошо вооруженъ. Оружіемъ владѣю съ дѣтства.
Онъ вынулъ изъ кармана и показалъ мнѣ полированную ручку большого «Смита и Вессона».
— На этотъ револьверъ могу положиться, держу всегда подъ рукой и считаю, что мой долгъ исполненъ.
Въ лицѣ его мелькнуло что-то злое.
Я перевелъ разговоръ на тему о конфликтѣ.
— Что вы думаете о правительствѣ?
— Въ правительствѣ нѣтъ ни одного талантливаго и сильнаго человѣка. Мало того: у этихъ людей уже возникла безсознательная идея, что они проиграли безвозвратно. Это, конечно, не мѣшаетъ имъ подбадривалъ самихъ себя и проливать кровь, и дѣлать сотню другихъ глупостей.
— Системы у нихъ нѣтъ. Машина расползлась. Во всѣхъ дѣйствіяхъ хаосъ. Кто во что гораздъ. Напримѣръ, бѣлостокскій погромъ. Я убѣжденъ, что это мѣстное производство. Для общаго плана они слишкомъ измельчали.
— Говорятъ о Звѣздной Палатѣ. Я въ нее не вѣрю. Они плетутся со дня на день. Нѣтъ никакой грозной и тайной палаты, а есть кучка стариковъ, жестокихъ, жалкихъ, глупыхъ и незнающихъ, что дѣлать.
— А какъ по-вашему, что будетъ съ Думой?
— Будетъ въ концѣ-концовъ реальная проба силъ; нѣкоторые изъ насъ будутъ изъяты изъ обращенія тѣмъ или инымъ способомъ, другіе будутъ съ народомъ. Вѣроятно, этимъ и кончится. Разумѣется, въ виду расшатанности власти вполнѣ возможно, чтобы какой-нибудь сумасшедшій человѣкъ со сборной командой перерѣзалъ большинство Думы. Не потому, чтобы правительство особенно желало этого, а просто въ силу анархіи.
— Но если ничего такого не будетъ, — правительство сдастся, мы раскрѣпостимъ страну и уступимъ мѣсто другому, болѣе правильному собранію.
— Значитъ, вы надѣетесь на побѣду во всякомъ случаѣ?
— Разумѣется. Съ Думой или безъ Думы. Это послѣдняя схватка новаго и стараго. Побѣдитъ новое. Нельзя раскачать народъ и остановить его. У меня нѣтъ сомнѣній.
— А что будетъ потомъ?
— Потомъ будемъ перестраивать жизнь. Въ долгую анархію я не вѣрю. Слишкомъ велики творческія силы народа.
Новая Россія шла на смѣну старой. Ея рука, только что оставившая плугъ, готова была подхватить руль кормчаго, вѣсы правосудія и мечъ защиты.
Крѣпкая, стомилліонная, мужицкая Русь!
Я встрѣтилъ Аникина впервые на петровскомъ крестьянскомъ съѣздѣ въ Саратовской губерніи. Онъ говорилъ седьмымъ или восьмымъ, короткими образными фразами, которыя падали, какъ удары молота.
— Когда я былъ мальчикомъ, думалъ учиться. Кругомъ меня было болото. Я сказалъ себѣ: «Уѣду отсюда», но не вышло по-моему. И я сказалъ себѣ: «Болото стало меня засасывать. Я останусь въ этой тинѣ и сглажусь»… Но въ пятнадцать лѣтъ люди перемѣнились. Весной пахнуло на нихъ. Тысячи людей просыпаются отъ шелеста вѣтра. Мы дадимъ возможность этому новому народу выйти изъ желѣзныхъ рамокъ. Пусть петровское земство будетъ повивальной бабкой нашего новаго крестьянскаго союза.
Меня поразило его лицо, темное, понурое, но съ выраженіемъ силы въ рѣзко очерченныхъ, неправильныхъ чертахъ.
— Отчего у него такое лицо? — спросилъ я своего сосѣда, губернскаго агронома, съ которымъ мы вмѣстѣ пріѣхали на съѣздъ.
— Оттого, что онъ мордвинъ.
На съѣздѣ было нѣсколько мордовскихъ делегатовъ, и рѣчи ихъ отличались той же суровой выразительностью. Южная мордва вообще сильно отличается отъ сѣверной. Она составилась изъ разбойничьихъ шаекъ и бродячей вольницы, осѣвшихъ потомъ на мѣстѣ, и до сихъ поръ обладаетъ безпокойнымъ духомъ.
— Мордва выдумчива, — говорятъ про нее русскіе сосѣди, и даже грамотность этой мордвы выше нормальнаго уровня русской деревни.
Аникинъ участвовалъ въ составленіи резолюціи петровскаго съѣзда.
Она написана такимъ же сильнымъ, отрывистымъ и образнымъ языкомъ.
— Начальства надъ нами столько, что мы не знаемъ подчасъ, кого больше бояться. Всѣ начальники кричатъ, ругаются, грозятъ тюрьмой и воинской силой. Законъ у нихъ одинъ: палка. Въ обращеніи къ намъ у нихъ имѣется только одно ласковое слово: дай!..
Послѣ того я встрѣчалъ Аникина на разныхъ крестьянскихъ сходахъ и собраніяхъ. Онъ вездѣ выдавался и видимо пользовался прочнымъ вліяніемъ на крестьянъ.