— Нашелъ себѣ поденную работу. Потомъ нанялся за конюха у помѣщика Гусева. Съ лошадьми легче, чѣмъ съ людьми…
— Два года работалъ, съ отцомъ помирился. Сталъ въ церковь ходить, пусть не нарекаютъ на меня. Началъ входить въ разумѣніе, газеты читать. Днемъ работаешь, ночью читаешь. Не хуже, но лучше штунды. Былъ прежде начальству горячій поклонникъ, не токмо за страхъ, а за совѣсть. Но если нѣтъ правосудія… Тутъ я сталъ понимать.
— Стала моя семья прибавляться, четверо дѣтей, мать больная. Все, конечно, на мнѣ. Но я держался аккуратно, не подавалъ виду. Въ деревнѣ трудно жить. Даже за газеты забираютъ. Теперь помѣщикъ Хайновскій, черносотенецъ, жалѣетъ. «Такъ легко было парня взять, пропустилъ, не взялъ».
— Какъ вошелъ я въ мужскую силу, стало мнѣ жалованье больше, до 100 рублей въ годъ. Былъ я вродѣ старшого, за другими смотрѣлъ. Но приказчикъ — дерзкій человѣкъ. Я не могъ стерпѣть. Рѣшилъ жить дома: я работникъ сильный, стану лучше работать много, и днемъ и ночью. Тутъ сталъ я работать, возилъ бураки, копалъ, въ извозъ ходилъ. Хоть голодный, да свободный, какъ волкъ въ полѣ.
— Возилъ въ больницу дрова и воду, и самого господина доктора. Онъ мнѣ объяснилъ заграничные порядки. Тутъ началась японская война, смута пошла, потомъ свобода. Думу узнали по указу 6-го августа. Стали на селѣ говорить, меня намѣтили. Сказали нашимъ выборщикамъ, что мы его назначили.
— Потомъ вышелъ новый указъ. Старшина собралъ сходъ, говоритъ: «Намѣчу кандидатовъ». Я сказалъ: Это незаконно. Мы сами, намѣтимъ. Берегись, старшина, — народъ будетъ проклинать… Смѣло говорилъ. Тутъ выбрали меня.
— Въ уѣздѣ объяснялъ: Дума не можетъ намъ дать нужнаго. Слабая Дума. Надо всеобщій парламентъ. Списалъ докладъ на бумагу и прочиталъ имъ: — Что нужно мужику.
— Такъ я прошелъ отъ уѣзда.
— Когда выбирали меня, записался въ народную свободу. Другихъ партій не зналъ, эсъ-довцевъ и эсъ-эровцевъ, — зналъ правыхъ. Думалъ: съ правыми не буду. Это злые паны. Я буду лѣвый, буду работать съ лѣвыми. Когда пріѣхалъ въ Петербургъ, слышу: крестьяне объединяются. Съ перваго дня примкнулъ къ крестьянамъ. Я партіями не увлекаюсь, если бы можно было, избралъ бы партію — крестьянскій союзъ. Теперь въ трудовой группѣ — ярый защитникъ. Только не надо раздѣленія. Надо всѣмъ сообща.
Какъ у большинства трудовой группы, настроеніе у Соломки было скорѣе меланхолическое.
— Когда ѣхали, мечтали сдѣлать, хотя и знали, что будетъ трудно. Теперь потеряли надежду. Но только могу сказать слово Христа: — Кто уши имѣетъ, пусть слушаетъ. Я не могу говорить: надѣйтеся! Теперь каждому живому человѣку видно, въ чемъ дѣло. Народъ уже не такъ дикъ, будетъ себѣ искать законовъ и нравовъ.
— Каждый знаетъ, что каждому нужна земля. Она людей мучитъ. Что изъ того, что у насъ есть сосѣди-помѣщики, а у другихъ нѣтъ и взять не откуда? Нужно всѣмъ поровень, а право общее…
Никакого особаго вкуса къ своему новому званію Соломко не проявлялъ.
— Я этой знатности высокой ничего не чувствую. Какъ былъ я извозчикъ, сейчасъ бы взялъ повозилъ, для меня такъ просто. Я не какая знатная особа, только представитель, чтобъ сказать народную правду. Назадъ уйти я съ радостью согласенъ, но умереть умру, правды не скрою. Пускай берутъ. Самъ не рѣшаюсь, но пускай убиваютъ. Пусть дѣлаютъ, какъ имъ сила позволитъ. Солнце шапкой не закроешь. Будетъ правда на нашей сторонѣ.
Редакторскую отвѣтственность Соломко принялъ съ большой готовностью.
— Гоненіе на газеты, пусть и моя доля въ томъ. Ораторъ я плохой, научиться — силы не тѣ. Пусть я хоть пострадаю. Ничего самъ не сдѣлалъ, подъ судъ попалъ, — тѣмъ моя дѣятельность кончается. Я вѣдь знаю: мы пришли сюда по костямъ народнымъ. Не будь тѣхъ борцовъ, не будь людей по тюрьмамъ, я бы не былъ этимъ членомъ.
Теоретически Соломко былъ совершенно готовъ къ печальному думскому концу.
— Пусть разгоняютъ, — говорилъ онъ, — что изъ того? Мы дѣлать не можемъ. Пожалуй, сами не досидимъ, поѣдемъ по домамъ.
Однимъ словомъ, то самое настроеніе, которое выразилось въ предложеніи безхитростнаго отца Пояркова, еще задолго до развязки.
— Что намъ здѣсь дѣлать, поѣдемъ домой!..
Но несмотря на это, внезапная развязка поразила Соломку, какъ громъ съ яснаго неба.
Какъ большая часть крестьянскихъ депутатовъ, Соломко рѣшительно не зналъ, какъ поступить. Оставаться въ Петербургѣ, но «слабая Дума» уѣхала въ Выборгъ и очистила поле дѣйствія. Соломко ѣздилъ въ Выборгъ вмѣстѣ съ другими, потомъ подписалъ думское обращеніе и сталъ рваться домой.