Миша осторожно пожалъ маленькую протянутую ему ручку. Въ его кругу здоровались и прощались за руку, но не прибѣгали къ формальнымъ извиненіямъ, да еще съ дамской стороны, при первомъ же знакомствѣ. Рука у Елены была мяконькая, какъ будто вся изъ хряща. Она храбро первая пожала твердую ладонь молодого рабочаго, но при отвѣтномъ пожатіи послушно уступила и сжалась горбинкой. Елена почувствовала, что у Миши рука жесткая съ негибкими суставами и рядомъ мозолей у основанія пальцевъ, привыкшая открываться и закрываться широко и плотно, какъ клещи.
— Пойдемте къ конкѣ! — предложила дѣвушка.
Она какъ будто забыла, что Миша мѣстный житель, которому нѣтъ надобности дожидаться проходящаго мимо поѣзда.
— Пойдемъ, пожалуй, — согласился Миша.
Они вышли въ переднюю, гдѣ часть публики, успѣвшая раздѣться, разбирала обратно свое платье. Здѣсь не было ни номеровъ, ни сторожей. Каждый вѣшалъ свое пальто на любой колышекъ и потомъ самъ снималъ съ вѣшалки. Несмотря на такую простоту, пропажъ не случалось и даже калоши почти никогда не перепутывались.
Палаша Ядренцова тоже была въ передней, хотя вышла изъ аудиторіи одною изъ первыхъ. Она интересовалась только образовательной стороной лекцій, стараясь записывать иностранныя слова, а потомъ непремѣнно доискивалась ихъ значенія и заучивала наизусть. Пробовала она записывать и содержаніе, но это ей плохо удавалось. Записи ея выходили совсѣмъ коротенькія и походили скорѣе на отмѣтки въ домашнемъ календарѣ, чѣмъ на настоящее изложеніе.
Предшествующую лекцію о рабочихъ союзахъ она записала такъ:
— Читали объ англійскихъ рабочихъ союзахъ, что они сдѣлали много добра англійскому рабочему народу. Хорошо, кабы у насъ…
При видѣ проходившаго Миши лицо ея оживилось.
— Здравствуйте, Михайло Васильевичъ! — обратилась она къ нему первая, — а я васъ увидала давеча.
Она не обратила особаго вниманія на Елену, которая шла немного сзади.
— Экая черная, — подумала она съ равнодушнымъ неодобреніемъ, — чисто галка…
Во-первыхъ, Палаша не любила интеллигентныхъ дѣвицъ, во-вторыхъ, не одобряла брюнетокъ и темныхъ цвѣтовъ. Она ненавидѣла свою собственную сѣрую кофточку и мечтала о малиновой шубѣ.
Елена Григензамеръ подошла къ Ядренцовой вслѣдъ за юношей.
— Это ваша знакомая? — спросила она съ привѣтливымъ любопытствомъ, — познакомьте насъ.
— Пелагея Васильевна Ядренцова, — назвалъ Миша. — А васъ какъ зовутъ? Я не имѣю честя знать.
— Я — Елена Григензамеръ, Елена Борисовна. — А вѣдь я вашего имени тоже не знаю, — прибавила она засмѣявшись.
Миша тоже назвался. Оба они широко улыбались тому, что предстали предъ этой другой дѣвушкой въ качествѣ знакомыхъ, не зная даже именъ другъ друга.
Лицо Палаши нахмурилось. — Я пойду домой, — сказала она, — прощайте!..
— Какая она строгая! — сказала Елена съ недоумѣніемъ. Непріязненный тонъ Палаши былъ слишкомъ очевиденъ.
— Она торопится, — объяснилъ Миша. — Читать любитъ, а времени мало.
Онъ чувствовалъ себя неловко и немного злился. Въ то же время ему было жаль Палашу. Они жили въ смежныхъ улицахъ и онъ часто провожалъ ее домой, а теперь она ушла изъ школы одна.
— Идемте, Васюковъ!
Палаша назвала его Михайло Васильевичъ. Миша тотчасъ же замѣтилъ разницу оттѣнка, но Елена называла точно такъ же по фамиліи всѣхъ знакомыхъ студентовъ, а онѣ, напротивъ, всегда называли ее Елена Борисовна.
— Я принесу вашу кофточку, Елена Борисьевна! — предложилъ Миша, какъ галантный кавалеръ.
Маленькое видоизмѣненіе ея отчества особенно пріятно прозвучало для слуха Елены: въ немъ былъ такой народный, чисто-русскій оттѣнокъ.
— Принесите! — сказала Елена. — Какъ же вы ее узнаете? — засмѣялась она тотчасъ же. — Идемте вмѣстѣ.
Они вышли на темную и грязную лѣстницу, обставленную какими-то подозрительными чуланчиками, ветхими дверьми, прикрывавшими тѣсныя и запущенныя жилища, ибо у Кузнецкихъ курсовъ не было средствъ, чтобы нанять болѣе приличное помѣщеніе.
Тотчасъ же по выходѣ Елена оперлась на руку Миши. На лѣстницѣ было такъ темно и скользко, что каждый неосторожный шагъ грозилъ паденіемъ или ушибомъ.
Наружная дверь выходила во дворъ, а у воротъ стоялъ дворникъ и подозрительно оглядывалъ выходившую публику. Рядомъ съ дворникомъ стоялъ еще субъектъ въ низенькой барашковой шапкѣ и драповомъ пальто съ узкимъ барашковымъ воротникомъ. Лѣвый глазъ у субъекта былъ подбитъ, что, впрочемъ, нисколько не портило общаго выраженія его физіономіи и скорѣе придавало ей особую цѣльность. Это былъ дежурный шпіонъ, приставленный для наблюденія за публикой. Наблюденіе его, впрочемъ, едва ли могло имѣть какой-либо результатъ. Число выходившихъ было болѣе пятисотъ, и каждый могъ явиться носителемъ крамолы. Въ послѣднее время «подъ замѣчаніе» попало три четверти петербургскихъ жителей. Шпіоны разрывались на части, и въ концѣ-концовъ, изнемогали и избирали для своей практики первыхъ попавшихся, большей частью не тѣхъ, что нужно.