— О, Петербургъ! — невольно подумалъ Имярекъ, — дитя русской бюрократіи!.. Ты, худосочный государственный младенецъ, съ раздутой головой и рахитически искривленными ногами! Ты ползалъ весь свой вѣкъ! Твои колѣни въ мозоляхъ и руки въ ссадинахъ… Какъ можешь ты научить Россію встать на собственныя ноги?…
Но въ это время тучи разорвались и край голубого неба выглянулъ надъ городомъ. Южный вѣтеръ пахнулъ надъ Имярекомъ и въ его мягкомъ шумѣ звучало счастливое обѣщаніе. Утихъ счастливый Аквилонъ! Это не осень и не весна… Самый климатъ смягчился!
Имярекъ ходилъ по улицамъ и жадными глазами искалъ слѣдовъ обновленія. Все было то же самое и все какъ будто измѣнилось. Дворники улыбались ему, городовые дѣлали подъ козырекъ и призракъ гороховаго пальто не перебѣгалъ ему дороги. Черную яму на «плевомъ мѣстѣ» завалили пескомъ. И псы лизали кровь Іезавели на камняхъ мостовой. Довѣріе носилось въ воздухѣ и взывало къ земскимъ голосамъ. Только Мещерскій меланхолически вздыхалъ — «Ахъ, отложить бы! Отложить хоть до новой весны». Изъ дальней Москвы со Страстного бульвара доносилось, какъ погребальное пѣніе: «Нѣтъ Агатона, нѣтъ болѣе моего друга Агатона!»
Тогда Имярекъ злорадно вспыхивалъ и восклицалъ вмѣсто отвѣта:
— О, тайный совѣтникъ Сверхъ-Вампировъ! Зачѣмъ хотѣлъ ты упечь всю Россію въ каторгу и въ арестантскія роты? Зачѣмъ собиралъ ты изгнившія ризы отжившаго строя, и кости, и волосы, въ повапленный гробъ своей усиленной охраны и выдавалъ ихъ намъ за явленныя мощи? Мы хотимъ жить, мы живые люди! Оставь насъ въ покоѣ, ужасная тѣнь Банко! Нашъ пиръ еще не начался, но тебѣ уже нѣтъ мѣста рядомъ съ нами!..
Такъ восклицалъ Имярекъ; и вслѣдъ его пламеннымъ рѣчамъ камни мостовой начинали шевелиться, выходили изъ своихъ гнѣздъ и складывались въ неожиданныя постройки. Жгучая струя вырывалась изъ-подъ ихъ подножія, пробѣгала, какъ землетрясеніе, и опять исчезала въ глубинѣ.
— Гроза близко! — говорилъ себѣ Имярекъ. — Спѣшите, пока еще не поздно! Гдѣ громоотводы? Ждать больше нельзя! Въ воздухѣ много электричества, обидъ неискупленныхъ и неотомщенныхъ, голода, отчаянія, угнетенія, плотнаго, какъ сухой туманъ, яростнаго невѣжества, слѣпой и стихійной злобы.
— Гроза близко! Чьи мудрыя чары, чьи ангельскія пѣсни своей силой и сладостью способны утишить ее и ввести въ русло, и заставить пролиться плодоноснымъ дождемъ на истощенную почву всероссійскаго четвертного надѣла?
Такъ спрашивалъ Имярекъ и немедленно самъ же давалъ отвѣтъ: — Намъ подвластны эти чары! Снимите съ насъ намордникъ, развяжите наши путы! — въ нашихъ сердцахъ и въ нашихъ нервахъ будущее Россіи. Наша сила, какъ перегрѣтый паръ, рвется наружу и близка къ взрыву; упругость ея неизмѣрима. Дайте ей вольный выходъ, она хлынетъ ключомъ, растопитъ русскіе снѣга и превратить эту двусмысленную слякоть въ настоящее лѣто. Изъ самыхъ дальнихъ угловъ она вытравить нечисть, выжжетъ гадовъ тьмы и червей гніенія и выплавитъ чистое золото изъ глубины великой народной души…
Имярекъ задыхался отъ своихъ словъ. Онъ хотѣлъ бы выкрикивать ихъ съ каждой кровли, онъ ощущалъ потребность бросить ихъ въ лицо первому встрѣчному, дворникамъ, извозчикамъ, бабѣ съ лоткомъ на углу; но дворники вопросительно улыбались и извозчики проворно подскакивали и отвѣчали: «Пожалте, Ваше-ство!..»
Но камни мостовой отзывались изъ-подъ его ногъ: «Прочь руки, ты, самозванный чародѣй! Мы — живые камни улицъ, наши ребра — сухи и тверды, наши грани тесаны молотомъ, крѣпкимъ каткомъ укатана наша звонкая грудь. Копыта скачущихъ коней извлекаютъ изъ насъ искры, ударъ желѣза будитъ въ насъ огонь. Мы таимъ подъ спудомъ планы будущихъ зданій. Намъ не нужно твоей указки, мы ждемъ на стражѣ, на перекресткѣ дорогъ!»
А рѣзвые ручьи канавъ звенѣли и рокотали кругомъ:
— «Мы — потоки бѣгущей влаги, наши волны шумны и грязны, но мы упали съ небесъ струями прозрачныхъ дождей. Съ ближнихъ полей мы поднялись каплями свѣжей росы, сѣрымъ туманомъ приплыли съ дальнихъ равнинъ. Мы — сила безсонной жизни, мы поимъ жажду природы, мы — свѣтлая кровь черной и сонной земли!..»