Миша перевернулъ страницу, прежде всего нарисовалъ женскую головку въ широкополой шляпѣ съ вуалью, подумалъ и написалъ заголовокъ: Муза.
Михаилъ Васильевъ Васюковъ, молодой токарь по металлу, изъ пушечной мастерской Череповскаго завода, поддался опасному влеченію къ красивой парижской курсисткѣ Еленѣ Григензамеръ.
Миша стоялъ у станка и нарѣзалъ пушку. Работа была отвѣтственная и требовала большой точности, ибо ошибка на тысячную часть миллиметра могла испортить дорого стоющій стволъ. Валъ медленно вращался, увлекаемый приводнымъ ремнемъ, масло лилось струйкой изъ небольшого крана. Рѣзецъ входилъ въ пушку вмѣстѣ съ толстой стальной трубкой, изъ основанія которой, одна за другой, выскакивали скоробленныя стружки только что срѣзанной стали.
Рядомъ съ Мишинымъ станкомъ была другая пушка, съ готовой и отчищенной нарѣзкой, поставленная на свѣтъ противъ окна. Иногда, нагибаясь, Миша случайно заглядывалъ въ ея нутро, и черныя линіи винтовыхъ спиралей выступали, какъ параллельныя дорожки на твердомъ и блестящемъ фонѣ ствола.
Вся мастерская была занята токарными станками. Рѣзцы двигались горизонтально, но приводные ремни, протянутые сверху внизъ, тѣснились въ глубинѣ мастерской, какъ переплетъ какихъ-то странныхъ деревьевъ, какъ самодвижущіяся вѣтви сѣраго, геометрически расположеннаго лѣса.
Пушки въ мастерской были самой различной величины, маленькія трехлинейныя и двѣнадцати-дюймовыя чудовища, каждый снарядъ которыхъ вѣсилъ болѣе двадцати пудовъ. Онѣ были въ различныхъ стадіяхъ выдѣлки. Нѣкоторыя еще являлись сѣрыми цилиндрами грубо откованной стали; другія, совсѣмъ готовыя, блестѣли полировкой и точностью своего постепенно суживающегося дула. Вверху подъ потолкомъ катался грузный кранъ, служившій для подъема этихъ тысячепудовыхъ тяжестей.
Налѣво отъ Миши пріемщикъ повѣрялъ готовыя пушки при помощи длиннаго стального стержня, раздѣленнаго на сантиметры, и остроумно приспособленной увеличительной трубки, дававшей возможность замѣтить малѣйшій изъянъ, пятно пленки или раковину излома внутри ствола.
Въ мастерской было около четырехсотъ человѣкъ, все больше молодежи. Вмѣстѣ съ лафетно-снарядной пушечная мастерская была украшеніемъ и цвѣтомъ завода. Въ обѣихъ было много «школьниковъ», товарищей Миши. Здѣсь мастеровые получали больше платы и даже ихъ рабочія куртки и синія блузы были не похожи на затрапезныя лохмотья грузчиковъ и чернорабочихъ и, несмотря на масляныя пятна, производили впечатлѣніе зажиточности.
Эти рабочіе держались серьезно и независимо и не позволяли старшему мастеру наступать себѣ на ногу. Въ случаѣ необходимости вся мастерская выступала и говорила, какъ одинъ человѣкъ. Благодаря этому, они были застрѣльщиками въ заводской жизни и раньше другихъ добивались необходимыхъ измѣненій и льготъ.
Миша стоялъ и слѣдилъ за ходомъ своего станка. Дѣло это не требовало тѣлесныхъ усилій, если не считать короткаго движенія руки, чтобы повернуть рычагъ. Миша такъ привыкъ къ своему станку, что наблюдалъ за нимъ совершенно машинально и въ то же время думалъ о своихъ дѣлахъ. Въ это самое утро онъ получилъ отъ Палаши Ядренцовой письмо, написанное, очевидно, еще вчера вечеромъ. Письмо это принесла какая-то маленькая дѣвочка, и оно лежало у Миши въ карманѣ, смятое въ первомъ порывѣ безотчетнаго раздраженія.
Палаша писала:
— Милостивый Михайло Васильевичъ!
Слово Государь было пропущено и приписано сверху.
— Я давно хотѣла васъ спросить, отчего называется распублика, оттого что вся публика имѣетъ участіе въ законѣ или что законъ распубликуется въ гласности, а не сохраняется въ тайности, какъ у насъ.
— А вчера я хотѣла васъ спросить, что такое непосредственно, или что зеландскіе порядки намъ, русскимъ, не по средствамъ.
— Я вчера долго не спала и все думала. Объ насъ, фабричныхъ дѣвушкахъ, понимаютъ, что намъ одна дорога, — либо околѣй съ голоду, либо замужъ пойти за пьяницу, а то на панель… А развѣ мы виноватыя? Если не нарядныя, такъ денегъ нѣтъ на наряды, а не интересныя, затѣмъ, что насъ ничему не учили. Должна сама себя обучать, если хочу. А къ кому приткнуться, не знаю. Глупый мнѣ не нуженъ, умному сама не нужна. А другія тѣмъ временемъ спятъ на лебяжьемъ пуху, жизнь ихъ утѣшаетъ, не какъ насъ, сиротъ.