Бѣглецъ перебѣжалъ съ одной стороны улицы на другую, но увидѣлъ новый конный отрядъ, наѣзжавшій издали, и шарахнулся обратно. Онъ юркнулъ въ переулокъ довольно близко отъ своихъ пѣшихъ преслѣдователей.
— Лови! — заоралъ Сенька, увлеченный жаромъ этой новой охоты. — Мазурикъ!
— А этого не хочешь?
Молодой человѣкъ, шедшій рядомъ съ Сенькой, внезапно поднесъ къ его носу кулакъ.
— У, за что? — захныкалъ Сенька съ удивленіемъ и страхомъ.
Его неожиданный врагъ былъ одѣтъ прилично и даже щеголевато. Но въ эту минуту лицо его исказилось отъ злости и Сенька видѣлъ, что еще слово, и онъ опуститъ кулакъ на его голову.
Позавчера, въ пріютѣ у тетки Зеленой подрались за картами два ночлежника, и лицо молодого прохожаго показалось Сенькѣ похожимъ на лицо одного изъ дравшихся.
Пѣшіе городовые, добѣжавъ до угла, на минуту остановились. На перекресткѣ столпилась группа зрителей и выраженіе ихъ лицъ не обѣщало ничего хорошаго.
— За что обижаешь? — хныкалъ Сенька, — нищенькаго!..
— Искаріотъ, — прошипѣлъ молодой человѣкъ, — своего травишь, хулиганъ!..
— Забастовщики, должно быть, — подумалъ Сенька со злобой.
Уже около недѣли вся жизнь въ городѣ стояла. Желѣзныя дороги не возили, заводы не работали, лавки не торговали. По ночамъ фонари не свѣтили и на улицахъ было темно. Сенька отнесся къ этимъ новымъ и страннымъ явленіямъ прежде всего съ точки зрѣнія своего промысла. Прохожихъ и господъ на улицахъ было много, но всѣ они стали какіе то странные, не то злые, не то опасливые, совсѣмъ не откликались на просьбу и не давали ничего.
Помимо того, на улицахъ появилось много нищаго, оборваннаго народа, подростковъ и взрослыхъ. Все это были новые конкурренты Сеньки. Взрослые часто даже не просили, а прямо требовали подачки. Одни изъ прохожихъ поспѣшно давали требуемое и уходили прочь; другіе ругались и грозили участкомъ. Подросткамъ же и дѣтямъ, просившимъ безъ назойливости, давали меньше всего.
А странная и непонятная забастовка росла со дня на день. Закрылись торговые ряды, конки перестали ходить, остановилось множество фабрикъ и даже мелкихъ мастерскихъ.
Въ послѣдніе два дня къ этому присоединилась еще новая подробность, чувствительная даже для Сенькиной ночлежки. Забастовалъ водопроводъ и вся городская бѣднота и мелкота остались безъ воды…
Кто такіе забастовщики и почему они бастуютъ, Сенька представлялъ себѣ не совсѣмъ ясно. По городу ходили объ нихъ самые невѣроятные разсказы. Говорили, что они одѣты во все черное, что въ одномъ карманѣ у нихъ золото, а въ другомъ револьверъ, что они ходятъ въ кольчугахъ, носятъ пулеметы подъ мышкой, и перебѣгаютъ по подземнымъ подкопамъ съ одного конца Москвы на другой. Каждому бастующему платятъ пять рублей въ день, а упрямыхъ загоняютъ въ сараи и запираютъ впредь до конца забастовки на хлѣбъ и на воду.
Конные городовые тоже подъѣхали, толпа тотчасъ же разсѣялась и двинулась въ разныя стороны по тротуарамъ.
— Чортъ съ вами, — сказалъ Сенька, — пойду чай пить.
Онъ вспомнилъ о недавно полученной милостынѣ и пошелъ обратно по переулку, направляясь въ чайную и разсчитывая истратить цѣлый гривенникъ, чтобы хорошенько обогрѣться.
Чайная была закрыта, но въ черномъ трактирѣ черезъ дорогу окна свѣтились. Тамъ было довольно много народу, но когда Сенька подошелъ къ стойкѣ и попросилъ чайникъ кипятку, ему сказали, что воды нѣтъ. Сенька посмотрѣлъ на столы и увидѣлъ, что посѣтители все-таки пьютъ, кто пиво, а кто также и водку. Онъ вынулъ свой двугривенный, махнулъ рукой и попросилъ дать себѣ пива и баранокъ. За сосѣднимъ столомъ двое рабочихъ громко разговаривали. Одежда у обоихъ была измазана кирпичемъ и известкой; должно быть это были каменьщики или штукатуры. Бутылка водки стояла на столѣ еще до половины полная.
— Развѣ мы люди, — говорилъ одинъ, ударяя ладонью по столу, — мы какія то вещи безчувственныя. Ниже насъ человѣка нѣтъ.
— Буде, — унималъ другой. — Наливай рюмку!
— Нѣтъ, постой! — не унимался первый. — Подати съ кого берутъ, — съ простого народу?
— Перестань, Ваня, — уговаривалъ его товарищъ, очевидно настроенный спокойнѣе. Но Ваня не слушалъ уговоровъ.
— Накладываютъ намъ по шеѣ, — говорилъ онъ сердито, — трещитъ загривокъ.
— Нѣтъ, ты скажи, — спрашивалъ онъ грозно. — Кто проигралъ японскую войну? Чья неустойка, зачѣмъ до конца не дрались?..
— Знаешь, — продолжалъ онъ зловѣщимъ тономъ, — теперь господа бунтуютъ. А если черный народъ содвинется, съ тѣми не сладить.