Ван дер Люббе молчит. Бюнгер дает знак увести его. Палач и оба штурмовика отходят вместе с Ван дер Люббе к месту казни. Тишина. Тяжелый тупой удар гильотины. Присутствующие молча расходятся. Остаются Гельдорф и Гейнес.
Г е л ь д о р ф. До последнего момента он не верил, что это случится. Вот награда за доверие.
Г е й н е с. Такова жизнь, господин обергруппенфюрер.
Затемнение.
Загорается свет. В камере — Д и м и т р о в. Здесь же в р а ч. Повторяется все та же монотонная сцена.
В р а ч. Дышите… Так… Глубже, глубже… Могло быть и хуже.
Д и м и т р о в. Конечно, гитлеровцы…
В р а ч. Дышите!
Д и м и т р о в. Теперь вы можете говорить со мной смело, доктор, я невиновен и судом оправдан.
В р а ч. Виновны вы или невиновны — решают другие, я же — всего лишь врач. Дышите… Так… (Встает.) Я оставлю вам лекарства. Пожалуйста.
Д и м и т р о в. Доктор, я хотел бы попросить вас…
В р а ч. Я тоже хотел бы попросить вас, Димитров, не разговаривать со мной. Ни о чем, кроме вашего здоровья. Всего доброго. (Уходит.)
Д и м и т р о в (стучит в дверь). Фрик! Фрик! Ты слышишь? Надзиратель! Отзовись, Фрик, я хочу попросить тебя кое о чем… С ума можно сойти от тишины.
Затемнение.
Слышится смех Г е л е р а. Освещается его кабинет. В кресло напротив Гелера сидит надзиратель Ф р и к, который неумело курит сигару. Он глотает дым и кашляет.
Г е л е р. Нет-нет, Фрик, не так… Вот, смотри. Во-первых, сигару надо держать не так, а вот так. А во-вторых, дым глотать не надо… (Показывает.)
Фрик неловко повторяет.
Вот теперь уже лучше. Приятно, правда?
Ф р и к. Сколько стоит одна сигара, господин советник?
Г е л е р. Двадцать марок.
Ф р и к. Значит, в месяц я могу покупать себе по три с половиной сигары, и мне будет оставаться еще пять марок на еду и квартиру.
Г е л е р. Ты умница, Фрик, хоть и надзиратель.
Ф р и к. В молодости я был совсем дурак, господин советник. А вот моя профессия сделала меня интеллигентным. Люди кончают университет за пять лет, а я здесь уже больше двадцати. Это как-никак имеет значение, правда?
Г е л е р. Конечно, Фрик. Кроме того, в университете люди учат много лишнего.
Ф р и к. Я, господин советник, можно сказать, потомственный надзиратель. Мой отец тоже был надзирателем. Не знаю, может, и дед был надзирателем. Если так, то я имею право называть себя фон Фрик.
Г е л е р. Ты не дурак, Фрик, нет. Не знаю, что ты сам думаешь о себе, но ты очень умный. Я позабочусь, чтобы тебя перевели со мной в Берлин, в гестапо. Оклады там высокие.
Ф р и к. Сколько сигар я смогу там покупать?
Г е л е р. Вероятно, больше в два раза. Великолепно, Фрик, великолепно. Человек ты толковый. А что поделывает твой подопечный?
Ф р и к. Пишет. Целыми днями пишет.
Г е л е р. С тобой разговаривает?
Ф р и к. Вчера спросил: «Ты национал-социалист, Фрик?» Я ему ответил: «Немец я, господин, немец». И он замолчал. Эх, был бы я прокурором, не засорял бы тюрьмы такими. И виселицы у нас есть хорошие, да и в земле их содержать дешевле.
Г е л е р. Ну хорошо, Фрик, хорошо. Можешь идти.
Ф р и к (направляясь к двери). А он курит трубку, господин советник. Трубку курят немцы, говорю я ему, а вы ненавидите их. Почему же вы курите трубку?.. «Я, говорит, ненавижу не немцев, а фашистов… К тебе, например, у меня ненависти нету». Я его понимаю: не хочет портить со мной отношения. Наверно, думает, что я могу чем-нибудь ему помочь. Я тридцать лет служу Германии, говорю я ему, а он смеется. Он смеется очень громко. Я не могу смеяться так громко. А он смеется. Как будто надзиратель он, а я — заключенный.
Стук в дверь.
Г е л е р. Войдите.
Входит А д е л ь.
А д е л ь. Добрый день. Извините, господин советник. Я опоздала почти на два часа… Сегодня утром мы провели великолепную операцию. Представляете, еще с вечера, несмотря на холод, у оперного театра собралось около трех тысяч студентов! Они срывали афиши «Дон Карлоса» и пели. Потом около пятидесяти ребят на санках привезли книги, которые какие-то негодяи спрятали в подвалах университета. Из здания оперы вышла группа молодых людей, и один из парней, одетый в костюм Зигфрида, поднес горящий факел к книгам. Костер вспыхнул, и неописуемый восторг охватил собравшуюся молодежь. Одну блондинку, очень красивую девушку, ребята подхватили на руки, и она воскликнула: «Мы не хотим быть страной франкмасона Гёте, коммуниста Гейне и еврея Эйнштейна!» Какое это было великолепное зрелище! Ах, господин Гелер, если б вы видели! Все это было похоже на чудесную сказку. Я даже заплакала. Кто-то из студентов крикнул мне: «Эй, белокурая весталка, ты почему плачешь?» А я была так счастлива, что не смогла ответить. Я плакала и пела!