мимо вывески «Аптека» —
вниз на тротуар,
где уже лежат и прежние деревянные ощепья.
= И кучка народа с красными лоскутами на грудях, на шапках
стоит и смотрит.
Громкий марш – «Радость победы»! Под этот марш мы побеждали, под этот марш мы шагали, не зная пределов. Какие были веселья раньше! – ах, и вот оно опять!
= И – ещё орёл, выступающий из вывески,
и – ещё его молотком!
«Радость победы»! – над проклятым прошлым. Как поют и обещают трубы!
= Невский проспект, одна сторона.
Да сколько ж этих орлов, не замечали, как изувешан ими проспект, не только на аптеках —
на вывесках присутственных мест,
дворцовых поставщиков,
других торговцев…
= Не ленятся люди высокие лестницы изыскивать, приставляют,
а то на грузовике въезжают на тротуар: удобно бить с платформы.
И – молотком его, проклятого!
= Или – ружейным прикладом!
= Или чёрной кистью замазывать, нарисованного.
«Радость победы»! Нельзя было веселей, чем раньше, а вот веселей! Нельзя было подхватистей, а вот…
= Навалено осколков. И целых орлов.
Прикладами их добивают на снежном тротуаре.
Ногами ломают и топчут.
Хохот толпы и возгласы – а ну, поддай!
= А дворники метлами подметают, подметают…
Живо подметают, может и не весело, но поворачивайся.
В перемеси под метлой – орлиные головы, короны, державы, скипетры.
= Перед Аничковым дворцом,
перед двумя его каменными воротцами
на тротуаре, на убитом снегу
натащили, насобрали груду этих обломков и —
= горит! Весело занялось! уж это весело!
Подхлопывают в ладоши, друг друга локтями под бок,
другим показывают, сами смотрят.
Но и в этом марше местами удивительная певучесть,
и она незаметно переходит в марш «Тоска по родине».
= Языки огня повторяют костровые взлёты орлиных перьев,
никогда не разгаданную костровую их обречённость! —
это и прежде было уже готовое пламя, только чёрно-зелёное!
«Тоска по родине»? – полки шагают где-то далеко? И – когда, когда ещё мы вернёмся?..
= А солдат штыком подсовывает обломки гербов в костёр, державы, короны
цепляет и подкидывает их туда, гуще в огонь.
387
Сегодня утром на квартиру к прославленному адвокату Карабчевскому, председателю петроградского совета присяжных поверенных, позвонил телефон. И голос, даже в трубке молодой и вибрирующий, объявил:
– Николай Платонович! С вами говорит министр юстиции Александр Фёдорович Керенский. – Представлял себя как кого-то третьего и выше себя. – Вы знаете, сформировалось Временное правительство, и я взял в нём портфель министра юстиции.
Если бы не член Государственной Думы, Керенский был адвокат-мелюзга, юрист приготовительного класса, всего Уголовного Уложения даже и не знал. Но вот соотношение резко менялось:
– Поздравляю вас, Александр Фёдорович!
– Спасибо большое. – И сразу к делу: – Николай Платонович! Я намерен поставить правосудие в России на недосягаемую высоту!
– Превосходная задача! – только и мог изумиться Карабчевский.
– Я хочу, – звонко продолжал мальчишеский голос с того конца, – совершенно обновить состав министерства юстиции. И состав Сената. И всё это, разумеется, из сословия присяжных поверенных. Не могли ли бы вы сегодня же – это дело не терпит отлагательств – собрать ваших товарищей по совету? Чтобы я мог с вами посоветоваться и наметить всех кандидатов.
– Увы, – только мог погоревать Карабчевский. – Помещение нашего совета, как вы знаете, погибло при пожаре здания Судебных Установлений.
Керенский не упал духом:
– А вы не хотите принять меня и совет у себя дома?
Напор – как буря, не устоишь. Да наверно и надо соответствовать событиям и восхождению нового министра. Уговорились: после трёх часов дня. Уж там как ни относись к присяжному поверенному Керенскому – но всем интересно и нужно осмотреться в грандиозном повороте истории.
К трём часам в большом кабинете Карабчевского уже все собрались, расселись в креслах и на диванах. Как ни в какой другой среде здесь было много «определённо левых», и они ликовали, у них был праздник все эти дни и вот в эту минуту. Сам дородный Карабчевский и другие солидные адвокаты смотрели на события с энтузиазмом сдержанным (у Карабчевского был и осадок возмутительного отнятия его автомобиля, до сих пор и не найденного), – но тем более считали себя обязанными помочь правосудию удержаться на высоте и в этом революционном потрясении, быстрота которого поражала воображение.
И всем было необычно увидеть вот сейчас в министре – не важного императорского чиновника, а доступного коллегу по сословию.