Тут вошёл Богданов, сказал: на солдатской секции бушуют против приказа №2, требуют объявить, что это только – проект приказа, а не приказ.
Да что за чёрт! Всё запуталось. Уже его ограничили разъяснительной телеграммой. Но сказать, что такого приказа вообще не было, – ИК всё же не может плюнуть самому себе в лицо. Но и не посчитаться с солдатской секцией тоже не может.
Выход был в том, чтобы дать теперь в «Известиях» ещё одно пояснение, да вот то, что Соколов предлагал, где он, Соколов? Испарился.
Так если о протестах – вот пришёл и протест кадетского ЦК против Приказа №1. Ну, с этими-то разговор – послать их… Нет, то же самое, но вежливо написать.
Товарищи, товарищи! О возобновлении работ. Кузьма Антонович, какое положение?
Гвоздев тоже пришёл недавно – озабоченный, нахмуренный, сидел с уголка стола, через очки просматривал свои бумаги. Не все вставали, докладывая, но он встал. Что творилось на заводах! – полный разнобой. На Путиловском открылась лаборатория и шрапнельный завод, остальные требовали прежде ареста Романовых и конфискации банков. Русско-балтийский уже получил 8-часовой, а Лангезиппен сам себе его объявил, а Трубочный – устранил всю администрацию и сам назначил новую. Сестрорецкий, Ижорский, печатники, Старый Парвиайнен – приступают, но требуют 8-часового. Невский судостроительный согласен на сверхурочные, железнодорожники требуют демократизации, пекаря – конфисковать муку у хозяев. А весь Московский район – полностью против и шлёт всех матом, никаких работ.
Что мог решить Исполнительный Комитет? Не все члены и эти названья заводов знали. Вот, не слушалась рабочая масса. Значит: ещё раз издать подтверждение постановления, в энергичной форме повторить, чтоб на работу – становились. Призвать наших товарищей рабочих, что надежда на соглашение с фабрикантами не исчезла. Но и фабрикантов предупредить, что ответные закрытия предприятий – постыдны в переживаемые дни, и Совет депутатов не допустит такого произвола над борцами за освобождение. Совет поставит тогда вопрос о передаче таких заводов рабочим коллективам.
Собственно, весь спор был и добиться надо было от предпринимателей – 8-часового рабочего дня при том же заработке. Но тут Богданов, всё время снующий, принёс из солдатской секции: недовольны! шумят: почему рабочие требуют 8-часового дня? А у нас, солдат, день немерянный! А мы на фронте в окопах – круглые сутки? Так что они, умней нас? Или никому 8-часовой – или всем!
Взялся Чхеидзе за свою бедную плешивую больную голову: нет, это дом сумасшедший! Воевать – восемь часов в день? Нет, всем угодить никак не возможно, что делать, товарищи??
Никто не знал.
Народные волны беспощадно били в грудь Исполнительного Комитета. И зло брало на правительство: а оно – ничего этого не знает, уехало себе в тишь и роскошь Мариинского дворца – и спокойно там дремлют. И чем они там занимаются? И что они готовят втайне от нас и от народа?
Заволновались, с разных сторон горячо. Как только об этом задумались, так подозрения стали груди рвать. Как же мы их упустили из-под пролетарского надзора? Ведь они нас обманут! Ведь они так хоть и царя восстановят, любую реакцию! Мы должны их намерения знать вперёд – и чего не одобряем, чтоб они не делали!
Крупный Стеклов, – всё более вырастало в Исполкоме его значение и уже выдвигался он как вторым товарищем председателя, – стоя предложил: избрать сейчас постоянную комиссию из 5 человек – и ей поручить постоянный контакт с правительством, пусть она всё ему наше передаёт и всё нужное с него спрашивает.
Большевики сразу – не надо! Соглашений с Временным правительством по сути быть не может, это – самообман, только завязнем в переговорах.
Но большинству предложение понравилось, и трёх человек избрали, даже не обсуждая, так это все признавали, головку Исполнительного Комитета – Чхеидзе, Скобелева и Стеклова.
А дальше?
Кого-то надо военного одного, чтоб нас не перехитрили. Согласились на Филипповского, молчаливого, деловитого.
А пятый?
Представлялось, что рассудительного, умеренного надо поставить, и правые предложили Гвоздева (он ещё не ушёл).
Но увидел Чхеидзе и другие тоже, как забеспокоился, завился, закрутился маленький Гиммер, даже на одной ноге поворачиваясь от невозможного нетерпения, и к кому-то взглядами, и к кому-то шёпотом – да как же это без него будут самые главные разговоры происходить! да ведь он же главный теоретик, и предложивший буржуазное правительство!
Стали спорить. Меньшевики уже раскусили, что Гиммер только выдаёт себя за безфракционного, а на самом деле подгаживает им, левее левых. Но уже и у Гиммера набралось сторонников много, и большевики все голосовали за него. Голосовали, облаяли счётчика, а ну-ка считай как следует. Казалось – поровну. Но вытянул Гиммер на одну руку больше, чем за Гвоздева.
И только кончили голосовать – вкатился хлопотливый Соколов с размётанными фалдами: что такое? без меня избрали? ах-ах-ах! я бы тоже хотел попасть!
Но уже шестого не добирали, хотя Соколова эта работа и есть любимая: на переговоры ходить.
Что же касается Николая II, то как раз мы и проверим искренность Временного правительства. И действительно, уже невозможно сдерживать народное негодование, поступают петиции, вот (Эрлих прочёл): Черноморский, Иванов, Шеф, всего 95 подписей, члены Совета рабочих и солдатских депутатов, крайнее возмущение и тревога, что Николай Кровавый и жена его, уличённая в измене России, и сын его и мать находятся на свободе… Безотлагательно принять меры к сосредоточению в определённом пункте.
Да! да! И хотя уже два раза на ИК постановляли, но под таким давлением зафиксировать ещё раз и отрезать у Временного правительства все уловки, они что-то хитрят: решено: арестовать всю семью! Конфисковать немедленно всё их имущество! И лишить их прав гражданства. И при их аресте чтобы был представитель от Совета!
Да, а что же с пулемётным полком? А что же: Скобелеву они сейчас отказали. Передумали, не пойдут.
Потёр, потёр Чхеидзе усталую лысину и предложил записать: приказ о выводе в Ораниенбаум – отменить.
Воля народа.
И вот когда наконец дошла очередь послушать наших делегатов, ездивших в Кронштадт.
Не порадовались. Разгром продолжается. Офицеров продолжают избивать, какие не арестованы. А арестованных много сидят. На командовании их почти не осталось. Даже командиры кораблей некоторые выбраны из матросов, но ничего, конечно, в деле не понимают. Митинги, митинги, службы – никакой, бери немец голыми руками.
КУДА НИ ГЛЯНЬ – ВСЁ ДРЯНЬ
509
Не забывать, напоминать себе: в Совет ты пришёл, чтоб опередить саму революцию, её незримо бешеный ход. Чтобы в самом гнезде анархии – опередить анархию и дать состроиться новому порядку. Напоминать себе, потому что сидя в бурлящем думском зале, в гуще тысячи солдатских депутатов, Станкевич чувствовал себя не рациональным направителем, а щепкой, и бросало его стихийным переплеском туда же, куда всех бросает, и за пять минут нельзя предсказать, куда всю эту громаду повернёт один языкатый оратор.
Какая там повестка дня! – какую б ни объявили, она всё равно не выполнялась никогда, сбиваемая потоком и неожиданным наклоном ораторов, не привыкших ни к каким заседаниям. Как всегда, и сегодня то и дело вылезали с приветствиями – от гельсингфорсского совета депутатов, от псковского авиационного парка, из Торжка, из Луги, от разных ещё запасных полков… А обсуждать предполагали «права солдата», парой адвокатов была подготовлена целая декларация по развязыванию и роспуску военной дисциплины, – но всё повернул вылезший на трибуну писарь: что Совет депутатов должен разослать по всей России пропагандистов, которые бы всюду разъезжали и боролись с земством, и пропагандистов этих оплачивать, не упустил. «Деревня – нищая духом!» – восклицал он, – и надо её готовить к Учредительному Собранию.
А тут, вглядеться, только называется «солдаты», но мало бессловесных дошло до этого зала, тут едва не половина и сидела писарей да настрыканных унтеров с начатками образования. Они, на беду, уже кое-что знали – и ещё знали слишком мало.