– Тут важно, что ещё получится: что именно Швейцария все эти переговоры ведёт и нас выталкивает. А вовсе не мы!
Ах, умный, понимающий, золото!
– Завтра же и опубликуем – у Нобса или…
– Завтра – воскресенье. А вот что! – запрыгали, запрыгали искры за радековскими очками: – Завтра воскресенье, так пошлём сейчас же, немедленно – Гримму телеграмму! В субботу вечером, немедленно, сейчас! – Усмехался и подпрыгивал Радек, как будто его со стула кололо.
И Ленин подпрыгивал от удовольствия.
И говорили, говорили вперебой, поправляли, и Радек тут же записывал:
… Наша партия решила… безоговорочно принять… предложение о проезде через Германию… и тотчас же организовать эту поездку… Мы абсолютно не можем отвечать… за дальнейшее промедление… решительно протестуем… и едем одни!…
– Та-ак! – почесал Радек за ухом, – закатаем ему в листовой шоколад:
… Убедительно просим немедленно договориться…
– Завтра, в швейцарское воскресенье, договориться!… Да! ещё завтра первое апреля!
– Первое апреля!! – давно так не смеялся Ленин, всё напряжение последних недель выбивалось из его груди сильными, жёсткими, освобождающими толчками. – Вот получит бонбоньерку, центристская сволочь!
… Договориться… и, если возможно, завтра же…
– Когда вся Швейцария дрыхнет!
… Сообщить нам решение!… С благодарностью…
Как на шахматной доске, уже сделав задуманный ход, ещё больше видишь успеха и возможностей, чем рассчитывал перед тем. Но эту усмешку – с 1-м апреля и с воскресным заданием товарищу Гримму – придумал Радек-весельчак!
– А если за воскресенье он не сделает – так в понедельник мы свободны действовать сами!
– Ну, во вторник…
Да что! да ещё лучше придумал Радек:
– Владимир Ильич! А – Мартову? А Мартову мы тем более обязаны написать, он же инициатор плана!? – душился Радек от смеха.
– А что же Мартову? – так быстро и Ленин не сообразил.
– Да что мы немедленно принимаем предложение Гримма о проезде через Германию!Вот обкакать: что это его предложение!!! На весь мир – его! Швейцарские социалисты нас выталкивают! Член швейцарского парламента!
Ну, это совсем было гениально! Ну, Радек! Ну, завоет Гримм! Ну, кинется оправдываться. Да отмываться всегда трудней, чем плюнуть. Надо уметь быстро и в нужный момент плюнуть первым.
– Вспомнит, подлец, ненапечатанную мою брошюру!…
– Но уже поздно. Придётся идти сдавать на Фраумюнстер.
– Да я сбегаю, Владимир Ильич.
– Да уж пойдёмте вместе, разохотились.
Но уж тогда оглядеться, подумать – что ещё? А, вот, Ганецкому в Стокгольм:
– Срочно переведите три тысячи крон на дорожные расходы.
(Тогда уж и Инессе: «… О деньгах не беспокойтесь… Их больше, чем мы думали… Здорово помогают товарищи из Стокгольма… Надеюсь, мы едем вместе с Вами?…»)
И вот что: там залог в кантональном банке за проживание в Швейцарии, 100 франков, нечего баловать лакейскую республику, надо забрать.
Одевались, Ильич – в своё железно-неподъёмное, на ватине, а Радек – в летнее пальтишко, так всю зиму и пробегал, все карманы затолканы книгами.
Трубку набивал, спички готовил.
Ленин вслух:
– Ничего. У Платтена с Ромбергом – какие переговоры? Ромберг вынет из стола – и даст. Но эти несколько дней надо, надо было кинуть шовинистическим харям.
Радек крутился как юноша, лёгкий, удачливый:
– Руки чешутся, язык чешется! – скорей на русский простор, на агитационную работу!
И пропуская Ильича вперёд, уже спичка наготове, в коридоре зажечь:
– В общем так, Владимир Ильич: через шесть месяцев или будем министрами – или будем висеть.
18 марта, Берлин
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ЧИНОВНИКА М.И.Д. ИЗ ГЕНШТАБА
… Прежде всего, мы должны избежать компрометации едущих слишком большой предупредительностью с нашей стороны. Очень было бы желательно получить какое-либо заявление швейцарского правительства. Если без такого заявления мы внезапно пошлем эти беспокойные элементы в Швецию, это может быть использовано против нас.
18 марта, Берлин
ПОМОЩНИК СТАТС-СЕКРЕТАРЯ – ПОСЛУ В БЕРНЕ РОМБЕРГУ
Шифровано
Спешно! Проезд русских революционеров через Германию желателен как можно быстрей, т.к. Антанта уже начала противодействие в Швейцарии. По возможности ускорьте переговоры.
20 марта, Копенгаген
ГЕРМАНСКИЙ ПОСОЛ В ДАНИИ ГРАФ БРОКДОРФ-РАНТЦАУ – В М.И.Д.
Совершенно секретно
… Мы должны теперь непременно стараться создавать в России наибольший хаос. Для этого избегать всякого внешне-заметного вмешательства в ход русской революции. Но втайне делать все, чтобы углубить противоречия между умеренными и крайними партиями, так как мы весьма заинтересованы в победе последних, ибо тогда переворот будет неизбежен и примет формы, которые сотрясут устои русского государства… Поддержка нами крайних элементов – предпочтительнее, ибо таким образом проводится более основательная работа и достигается быстрее результат. По всем прогнозам можно рассчитывать, что месяца за три распад продвинется достаточно, чтобы нашим военным вмешательством гарантировать крушение русской мощи.
656
И по-прежнему жил Волынский запасной батальон в тех же казармах, и учебная команда – на тех же нарах, близко которых подняла бунт, – но это была уже не та жизнь и не тот батальон. Две недели вовсе никаких занятий не было – ни строевых, ни учебных, ни даже в учебной команде. Только с этого понедельника в иных ротах унтеры сами стали выгонять молодых запасников пошагать по улице, да и то час неполный, а больше с них не возьмёшь. А ведь молодые – они ж ничего не смыслят, не умеют, – когда ж учиться будут?
Но в Тимофея Кирпичникова за годы военной службы, а других лет у него как и не было, – вросла строгость. И от этой новой сплошной разольготы у него был развал сердца. Что ж это: солдаты уже и от унтеров стали свободны, делаем чего хотим? В казарме грязь – и никого не заставишь убрать как следует? Сидят на нарах босиком, ноги по-татарски, и в карты режутся. А пойдут по городу шаландаться – так на отлучку и разрешения не берут, да без пояса, да шинель внакидку, да ещё хлястик с одного конца отстёгнут и свис, – пришла пиву неперелива! Смотреть на это – глаза лопнут.
В учебной команде, конечно, построже, а уже и тут расслаба.
И начальства, офицеров в батальоне – тоже как не стало. Одних – совсем как вымело, нету, Воронцов-Вельяминов аж с того дня не являлся. Другие если и промелькнут – так стороной и словно не видят всего этого безобразия, не вмешаются. Уж не по команде обратился Кирпичников к штабс-капитану Цурикову: «Ваш высокоблагородие, что-то делать надо?» А он папироской об портсигар постучал, закурил – «Ладно, Кирпичников, постепенно наладится как-нибудь.» Мол, иди в батальонный комитет.
Так Кирпичников там и сам состоит. А головой у них – какой-то образованный, недавно призванный, уже в годах; солдат – ещё никакой, но де в ссылке побывал, в Сибири, и теперь всё солдатам указывает. Да два горлана, из расхлябанных. Теперь Комитет готовит батальонный оркестр – в театре выступать, деньги собирать на похороны жертв.
А молодые прапорщики составили свой офицерский комитет, но в угодье с солдатским.
Так если запасной народ вот этак и дальше – а как же наши на фронте? Вы там пропадайте, а мы тут попроклажаемся?
Ну правда, раз ходили на парад на Дворцовую площадь. Принимал сам Командующий. Ничего прошлись. А то стали нахаживать гости сюда, в волынские казармы. Однова пришёл итальянский генерал с офицерами – и уж как руками с табуретки размахивал, вот улетит. Пока чего переведут на наш – уж как волынцев нахваливал, революцию соделали, – покачали во дворе того генерала. И два англичанина долговязые как-то приходили, офицер и солдат, оба в громких кованых ботинках, распаренные как из бани. Этот по-русски мал-мала говорил, двигал челюстью на помощь, уж наши смеялись над ними и пособляли. И тоже покачали их. И все они так говорили, что теперь обновлённая армия нанесёт вместе с союзниками последний сокрушительный удар.