Гляк привел с лопатами и метлами двух женщин - убрать веранду, подмести во дворе.
- Пан староста! Пан староста! - ходил вслед за Рудяком Савка Прокурат. - Вы ж не забудьте, что я давал солому. Хай немцы уменьшат мне налог... А? Пан староста!
- Да-да-да... - отмахивался от него Рудяк.
Отец Петруся ничего не клянчил. Согнувшись, засунув руки в рукава кожуха, он смотрел на все печальными глазами и вздыхал...
Опять выбежала Таня. Взяла у одной женщины из рук метлу, сама чисто вымела площадочку перед дверью, ступеньки, отдала метлу, отряхнув руки. Все!
- Ай, Та-анья, Та-анья!.. - восхищенно тянул Шпайтель.
Он вынул из кармана плоский прозрачный пакетик, надорвал угол и выковырнул из него две конфетки-монпансье.
- Данке шен! - чуть не присела Таня.
Больше я не мог выдержать такого пресмыкательства. Плюнул и пошел от клуба. Противно было до тошноты.
Петрусь увязался за мной.
- Ну и ну... Это ж надо так, а? Ты видел, Петрусь, что вытворяет эта "немка"?
- Видел... Поймать бы ее где-нибудь - и темную, как Глячку... Дать-дать, чтоб... - просипел Петрусь.
- Чтоб десятому заказала... - договорил я.
- Эй, обождите!
Нас догонял Степа.
Мы остановились, нахохлившись, как воробьи на морозе.
- Ну - сколько? У меня получилось тридцать автоматов, сорок пять карабинов.
Мы молчали. Нам совсем не хотелось разговаривать с нашим командиром. И как это я вдруг забыл о его поведении и полез в клуб считать оружие? А что, если он выдаст нас немцам?
Мы стояли и молчали. Мы пронизывали Степу презрительными взглядами.
Степа почувствовал себя неловко.
- Вы что?.. Вы это... приходите завтра к школе.
Я сжал зубы и отвернулся. Петрусь старательно вытирал рукавом нос и тоже молчал.
- Хлопцы, что с вами? - смотрел то на меня, то на Петруся Степа.
И тогда меня прорвало:
- А ты не знаешь - что? Думаешь, не видим, как ты снюхался с этой гродненской обезьяной? Может, у вас любовь? Хи-хи...
- Замолчи! - Степа потряс кулаком возле моего носа.
- Замолчи?! Мы еще проверим, предатель... Мы спросим у Сергея, сколько ты ему патронов передал, а сколько для немцев припрятал!
- Ых!.. - двинул мне Степа кулаком по носу и побежал в деревню. Было слышно, как он выкрикивал на бегу: - Вот дурачье, а? Свет не видал таких дураков... Правду Таня говорила: молоко еще на губах не обсохло!
Не пошел я назавтра в школу.
И не потому, что Степа расквасил мне нос и не хотелось больше выполнять его поручения. Была другая причина...
Уложив на санки мешки для жита, ячменя и картофеля, мы ездили с мамой по домам, собирали плату за овец. За голову - два кило зерна или три картошки. Семьдесят три овцы были в моем стаде. Можете себе представить, сколько я заработал. Это придавало мне гордости.
Но как тяжело и стыдно было собирать те килограммы!
Почти все отдавали беспрекословно. Но были и такие, что забывали уговор, готовы были недовесить, десятки раз пересыпали туда-сюда, чтоб и зернышка лишнего не передать. А Савка Прокурат даже картофелину перерезал пополам. Не преминул он вспомнить и о потраве. Мама схватила мешок и выбежала прочь.
- Горький это хлеб, сынок... А каково на душе у тех, кто вынужден побираться?
IV
Через день я все-таки пришел к школе. И не узнал ее. Мне показалось, что деревянное здание, выстроенное буквой "П", стало совсем серым, прижалось к земле.
Над крылечками развевались на ветру флаги, на каждом - черная свастика в белом круге. А я помню, как висели над крылечками красные полотнища с белыми, написанными разведенным зубным порошком буквами - "Добро пожаловать!". Тогда крылечки сверкали яркой желтизной - так надраивала их бабка Настуся песком. Теперь же намерзло столько грязи, что можно было и ноги поломать.
Вровень с первым крыльцом был пристроен низкий сарай с плоской крышей. Туда часто забегали немцы, выходили, никого не стесняясь, подтягивали штаны, застегивались. А я все никак не мог понять, что это выстроено и для чего...
- Уборная!.. - объяснил мне Петрусь. - Х-гы... Я нашел в коридорчике жестянку с вишневой краской - не всю вымазали. Подкараулил, когда никого не было, заскочил туда - и краской на барьер, на барьер!.. А они голыми садились! Вот было хохоту и крику! Ругались: "Донный ветер! Донный ветер!"
Петрусек, Петрусек... Он хотел утешить меня своим рассказом. А стало так горько и больно, что хоть криком кричи... Хуже и не придумаешь, чтобы так опоганить школу!
В середине буквы "П", как раз на бугорке, где каждой весной делали пятиконечную клумбу-звезду, дымились две кухни на колесах. Горел и костерок с подвешенным над ним небольшим котлом. Валялись поленья, картофельные очистки, щепки, какие-то недоломанные ящики...
Возле кухонь, повязав вместо фартука наволочку с черневшими на ней немецкими буквами, вертелась Таня. Она угодничала перед поваром: то лезла драить котел, то носила воду, чистила лук. Три раза на день в сопровождении Гляка женщины приносили по два ведра очищенной картошки - немцы брали дань поочередно с каждой хаты - и Таня перемывала эту картошку. Неподалеку от костра, у чурбака равномерно взмахивал топором... Степа! Тут же суетились мальчишки из компании Фильки, хватали дрова и таскали в школу.
- Смотри... - дернул меня за рукав Петрусек и показал в ту сторону, где должен был стоять дровяной сарай. Вместо сарая лежала груда бревен. - День и ночь топят печки... Некоторые уже потрескались... Хочешь посмотреть?
Немцы уже не прогоняли детей от школы. Дров надо было много, пусть работают!
Посмотреть, что делается внутри, очень хотелось, и мы с Петрусем тоже взяли по охапке дров. Пускали только через вход с правого крыла. Когда-то здесь были квартиры директора и завуча. Теперь сразу у входа стоял часовой. Мы пошли по коридору влево - мимо небольшого зала, мимо учительской, мимо класса, в котором искали книги. На повороте - кабинет физики и химии...