В военном городке вот уже второй месяц стояла артиллерийская часть. Она побывала в жестоких боях, на гимнастерках бойцов и командиров рядом с орденами и медалями желтели, розовели узкие полоски — знаки легких и тяжелых ранений.
Капитана авали Сергей Петрович, и он ухаживал за рослой красивой Аней, а старший лейтенант Гриша — за рыжеволосой полненькой Женей.
Давно не было слышно немецких бомбардировщиков. И в поселок понемногу стали возвращаться из деревень жители.
Ратмиру выдали в поселковом Совете продуктовые карточки и поинтересовались: кто с ним живет в доме? Ратмир ответил, что случайно повстречался с мальчишками из своего города, жили в одном доме. Что касается Володьки, то это была чистая правда. Ребятам негде жить, родители у них погибли… Однорукий председатель поселкового Совета Дмитрий Филимонович Кондратьев внимательно посмотрел на мальчишку. Брови у него густые, кустистые, лоб морщинистый, узкие глаза добрые. Рука отнята выше локтя, и рукав гимнастерки аккуратно заправлен за широкий командирский ремень. Кондратьев недавно вернулся из госпиталя, и его выбрали председателем поселкового Совета. Мужчин в поселке почти не осталось, лишь старики и женщины, да еще малые ребятишки.
— Гляди, если твои дружки шалить начнут в поселке, поганой метлой их отсюда выметем вместе с тобой, — предупредил председатель.
— Они смирные, мухи не обидят, — ответил Ратмир, хотя знал, что Кондратьев так заявил неспроста. Налим в одиночку совершил несколько ночных налетов на заколоченные дома, но особенно не разжился: в избах осталась старая мебель, дешевая посуда да чугуны с горшками. Ничего ценного.
— Карточки, понятно, им выдать мы не можем, — сурово продолжал председатель. — Чужие они, да и нигде не работают… — Он оценивающе оглядел Ратмира. — А ты паренек крепкий! Кость у тебя широкая. Надо будет подумать: куда тебя определить?.. Сколько годков-то?
— Скоро четырнадцать, — сказал Ратмир.
— Чего это у тебя, парень, имя-то такое заковыристое?
— У бати спросите, — хмуро ответил Ратмир. Не любил он, когда спрашивали об этом. Уж какое есть имя, такое и будет. Не сам выбирал.
— Ты, говорят, вместе с Пашкой Шалым диверсанта за речкой подстрелил? — поинтересовался председатель.
— Пашка его ухлопал, — сказал Ратмир. К чужой славе он не собирался примазываться.
— А чего же с ним на фронт-то не подался? — допытывался председатель.
— Отправьте меня, я с удовольствием, — сказал Ратмир.
— Там только вас и ждут, — вздохнул Кондратьев и шевельнул обрубком, отчего его опущенное плечо дернулось.
Он еще поинтересовался, не пишет ли Ефим Валуев. Ратмир отрицательно покачал головой. На то давнишнее письмо из Ярославля он так и не ответил, а когда сам очутился в этом городе, то и в голову не пришло разыскать дядю.
— Отца я твоего знаю, — сказал Кондратьев. — Сурьезный мужик. Лучшим мастером считался Леонтий Иванович в нашем околотке, силищи неимоверной человек! И работяга, каких поискать… Где он сейчас?
— Я сюда перед самой войной приехал, — угрюмо заметил Ратмир. — С тех пор ни слуху ни духу…
— Раскидала война людей по белу свету, — покачал головой Дмитрий Филимонович. — Время такое теперича тяжелое, полегче станет — объявится твой батька! Не такой человек Леонтий Иванович чтобы не выдюжить. Его ни пуля, ни бомба не возьмет!
Ратмир понимал, что Кондратьев просто успокаивает, но все равно чувство благодарности к этому однорукому человеку шевельнулось в нем. Когда-то отец работал в этом поселке на железной дороге, тут он и с матерью познакомился. А в Задвинск они переехали, когда Ратмиру было четыре года, но вот все равно отца помнят и уважают.
— Подскажи паренькам-то своим: пусть завтра приходят к проходной, — сказал Дмитрий Филимонович. — В воинской части найдется для них какая ни на есть работа… Там и покормят.
— А я?
— Батя твой потомственный путеец — быть и тебе железнодорожником, — решил председатель. — Поговорю нынче же с мастером, пусть оформляют рабочим.
— Железнодорожником? — удивился Ратмир. Ему и в голову не приходило пойти по отцовским стопам.
— Почетная профессия, — улыбнулся Кондратьев. — И продуктовые карточки будешь получать, как настоящий рабочий человек.
Против рабочих карточек Ратмир не возражал.
Стоя у окна и глядя на улицу, по которой все двигались груженые повозки, он вспомнил: ведь председатель поселкового сказал, чтобы на днях заходил в правление, а он так ни разу и не заглянул туда. Карточная игра захватила его: иногда они дулись с утра до поздней ночи. И вот Ратмир все проиграл, что представляло для Налима какую-либо ценность. Остался лишь пистолет с мешочком золотистых патронов… Финку и ту проиграл! Степка Ненашев уже не раз предлагал играть под пистолет. В полторы тысячи оценил его, да еще триста посулил за патроны…
Ратмир вспомнил про дамский велосипед, что висел под самым потолком на крюке в кладовке. Шины спущены, розовая шелковая сетка на заднем колесе оборвалась, но никелированный руль и обода сверкали как новые.
— Сыграем на велосипед? — предложил Ратмир.
— На кой мне твой велосипед? — хмыкнул Налим. — Что я его, к товарняку прицеплю и по шпалам покачу в туманную даль?
— Как хочешь, — пожал плечами Ратмир. Проклятый азарт не давал ему покоя, — казалось, что уж на этот-то раз он обязательно выиграет: не может ведь все время везти одному человеку? Повезет же когда-нибудь и ему?..
— На пистолет давай? — вкрадчиво сказал Налим. — Мало полтора куска — держи два! Я нынче добрый, ясное дело!
Велико было искушение, но Ратмир отказался. Пистолет — это самое дорогое, что у него осталось, да еще продуктовые карточки… Может, на них сыграть?.. А потом уж, если проиграет, идти в поселковый и оформляться рабочим на станцию. Там выдадут рабочие карточки, а на них одного хлеба дают в два раза больше, чем иждивенцам. А какой он иждивенец? Сам о себе заботится…
Игру заканчивали ночью при керосиновой лампе. Электричество уже давно не действовало в поселке: старая воинская часть уехала и законсервировала небольшую электростанцию, обеспечивающую военный городок и поселок электроэнергией. У лампы было треснутое у края закопченное стекло, которое время от времени нужно было чистить колючим черным ершом, лежащим за рамкой с портретами родственников Валуевых. На одной фотокарточке были сняты отец, мать и он, Ратмир. В смешной матроске с якорями на воротнике. Лицо круглое, лобастое, глаза по ложке и нос пуговкой.
На кону лежала продуктовая карточка. Хлебная уже давно перекочевала к Налиму в карман. Банк метал Степка. Володька Грошев с блестящими от возбуждения темно-серыми глазами следил за его ловкими пальцами. Ратмир понимал, что проигрывает, но остановиться уже не мог. Проклятый азарт, желание отыграться и вернуть свои деньги и карточки не оставляли его до самой последней минуты. Время для них не существовало. Мелькали короли, валеты, десятки, тузы. Когда на руках были туз или десятка, внутренний голос подленько шептал: «Иди на все! Бей по банку». Ратмир слушался внутреннего голоса, шел на все, и худые пальцы Налима с черной окаемкой на отросших ногтях небрежно выбрасывали ему к тузу ехидно улыбающегося короля или нагло таращившего глупые глаза валета. Тревожно замирало сердце: взять еще карту или остановиться? Светло-свинцовые глаза Степки Ненашева пристально следили за лицом Ратмира. Казалось, Налим по лицу читает мысли партнера. Да так оно и было. Это очень опытные игроки при плохой карте делают хорошую мину… Ратмир не мог остановиться на тринадцати очках, он чувствовал, что Налим заметил его внутреннее смятение, и… протягивал руку за следующей картой. К тринадцати приходила девятка. Перебор! И всего на одно-единственное проклятое очко!
Ратмир, не сдержав себя, с перекосившимся от злости лицом замахивается картами на Степку, но в самый последний момент рука его останавливается. Немного выпуклые оловянные глаза Налима насмешливо смотрят на него.
— Ох уж эта война, — добродушно говорит Степка. — Все нервишки людям поистрепала… — Глаза его леденеют, продолговатое лицо становится хищным. — Не умеешь играть в очко не садись за стол, Родька. А проиграл — будь мужчиной. Как раньше-то играли? Имения спускали за ночь, дворцы, целые состояния — и ничего… улыбались и поздравляли счастливчика с выигрышем. А ты готов в морду запустить картишками… Ай-я-яй, Родька! Нехорошо так, некультурно.