Реклама, испепеляя незаконное, заморгала молниями, скрутив осколки гласных и несогласных в черный фейерверк.
Я не спрашивать, я — за порошком, одернул себя Приезжий.
— Обменить бы мне — здесь, сынок? — просительно заглянула снизу старушонка, готовая запричитать от усталости. Запахло потными неимущими медяками.
Он пропустил вперед, сдвинувшись в единственную около урны короткую тень — хотелось охладить хотя бы ботинки. По ботинкам мчались цветные тени неба. Наэлектризовавшиеся шнурки шевельнулись и, покачавшись, встали дыбом.
Рядом замерла внезапная пара "саламандр". У "саламандр" не качалось. Он, удивляясь, медленно рассмотрел чужое качество.
— Отец, — определили ему статус, — чего ищем? Меняешь? Медяки или карточки? В чем потребность?
— Порошка бы, — поддался Приезжий. — Жене стирать нечем.
— Боны? Валюта? Покажь, что имеешь… Не-е, отец, потребности не по возможностям. Такое не беру, извиняй. — Прежде чем уйти в поиск, "саламандры" чуть помялись и предложили: — По дешевке могу Дыру. Черную.
— Своих хватает, — буркнули в ответ.
"Саламандры" сгинули, оставив потребности смотреть в то место, где только что стояло.
Досаду Приезжий сплюнул в урну. Вздохнув жерлом, та зачмокала и выплюнула. Пуговица. Уровень жизни озадачивал: на Окраинах такого не имелось. Урн не было вовсе, а мусор вышвыривался на орбиты и прессовался в спутники, из-за которых созвездия уже давно правильно не распознавались.
Хотелось пить.
Приезжий повертел еще теплую пуговицу и швырнул обратно в жерло, оттуда с готовностью плеснуло газировкой в лицо и с опозданием прохрипело стаканом.
Сервис, однако, удивился Приезжий.
Заляпанное, немытое стекло помедлило на краю и звякнуло назад, завершившись еще одной кривой пуговицей. Он насчитал семь дырок.
И тут барахлит, не без удовлетворения расстроился он.
Туго взвыло под ногами густое гудение, отзываясь в сердце микроскопической навязчивой вибрацией.
Что бы могло — так занудно?..
Он оглянулся — очередь массивно молчала. Из-за киоска вывернулся Проспект, просвистел над головой и запульсировал около. По обеим сторонам Проспекта двигались в противоположные бесконечности две толпы из безмолвных фигур впритирку. Меж потоков взвизгивали скоростями три транспортных яруса, трассируя в двенадцати временах и четырех измерениях. Среди фигур возвышались памятники. Каждый поток шагал в одну общую ногу, медленно сдвигая монументы в перспективу.
От вибрации заныло в ступнях. Шнурки обезумели. По коленям поползла внезапная тоска. Захотелось выброситься из обуви, чтобы бежать, а он смотрел и смотрел — на обессиленные общим движением плечи туда и плечи обратно.
Хлестнуло вдоль тела жесткое нечто, обменный киоск и очередь переполнило механическим грохотом. Проспект прогнулся, соединяясь дельтой с истоком. Ярусы смешались в дорожной катастрофе — техника глодала технику.
Человек окаменел от машинного воя.
Хочу домой. От меня скоро уйдет жена. На остаткинском рынке можно купить порошок.
Междоусобная схватка техники, времени и пространств казалась безлюдной. Потусторонние останки стремительно укатывались свеженарастающими ярусами.
Но там же были толпы! — очнулся человек.
Вниз хлынуло небо:
"В следующем квартале утвержден обмен ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ КАРТОЧЕК НА ЗРЕЛИЩНЫЕ".
В ноги заколотилось мощнее. Киоск с очередью запрыгал, ударяясь в зрачки. Проспект, как старую киноленту, дернуло в длину, в ширину, замедлив мерное продвижение памятников. Улицу выровняло и заполнило шагающей в ногу толпой.
Все в порядке, утешил себя Приезжий. Смерть техники больше не мучила.
Рядом материализовался, едва не совпав, улыбающийся внезапный субъект.
— Извини, друг, — обрадовался он и прицельно зыркнул в глубины очереди. — Стоим? Я миллион триста восемьдесят седьмой.
— Еще не светит, — отозвался Приезжий, слушая пятками глубинные подземные всхлипы.
— В самом деле! — весело согласился субъект. — Значит, успею отхватить лимоны в центре!
Он нацелился исчезнуть, но Приезжий, внимая пяткам, выдернул его из-под пространства:
— Послушайте… Что т_а_м шевелится?
— А? Ага. Насос. Качает. Из сопряженной Вселенной.
Приезжему показалось, что он стоит на жующих хищных губах. Под ногами противно вздохнуло.
— Зачем?..
— А уникально! Хотя некоторым — этим, черно-буквенным — не нравится. Говорят — колонизаторская политика. Где-то кризис перепроизводства, а излучают — нам. Тряпки и зрелища.