С течением времени оказалось, что Сталин не просто определил в нее своих детей, но и самым активным образом лично взялся за школьную реформу, хотя, понятно, что у него хватало других, более важных, дел. Кстати, в то время школа очень нуждалась в переменах к лучшему, особенно в деле организации учебного процесса. Когда школьные проблемы обсуждались на Политбюро, Сталин принимал в этом деле личное участие, сам, например, сделал доклад об учебных программах. Он решительно выступал в защиту традиционных академических дисциплин и за единообразие в преподавании. Примечательно, что в решениях ЦК партии по школе, принятом в тридцатые годы, видна рука Сталина, его резкий и жесткий стиль, его фразеология. Нет сомнения в том, что побудительным толчком к такой активности вождя в этой специфической сфере стало его беспокойство за своих школьников, Василия и Светлану. Вот такой пример. В ноябре 1935 года уроки в нашей школе продлили на пять минут каждый, то есть урок стал длиться не 45, а 50 минут. Нас, учеников, это, разумеется, не обрадовало. Светлана пожаловалась отцу, и тут же ЦК партии отменил это распоряжение.
Пока Светлана была школьницей, у нее с отцом были удивительно нежные и доверительные отношения. Он всегда аккуратно, почему-то крупными буквами лично расписывался каждую неделю в ее школьном дневнике, в котором стояли одни пятерки, причем более чем заслуженные, без каких-либо натяжек. Кстати, дневник Василия такие оценки вообще никогда не украшали. Он и в лицее продолжал безобразничать и плохо учился. Любопытно, что Сталин вообще перестал заниматься школьными проблемами, как только Светлана окончила наш лицей. То есть он для вождя был своего рода как бы учебным полигоном для подготовки нужной ему смены – будущих завоевателей всего мира! Под таким углом зрения воспоминания о 25-й образцовой приобретают немалый интерес. Ведь он, можно сказать, ежедневно был в курсе всех дел нашей школы. Наш историк, Петр Константинович Холмогорцев (учителя у нас были прекрасные, среди них много мужчин), наверное, первым назвал ее «советским лицеем» и «витриной социализма». Лицей он помянул не зря. А вот социализм... Но куда ему было деваться в то время! Ведь в середине 30-х годов Сталин торжественно объявил, что социализм у нас уже построен. Провозглашая свой социализм, он выступил во всей красе. Наш вождь всегда был убежден: чем ложь больше, тем она эффективнее, а ложь чудовищных размеров вообще неодолима, когда за ней стоит государство.
Впрочем, если иметь в виду нашу школу, то можно говорить и о социализме. В прекрасном трехэтажном здании бывшей гимназии вместо двух тысяч учащихся в нем ранее нас было менее пятисот. Не было привычных параллельных классов с учениками-ровесниками («А», «Б», «В», «Г» и т. д.). Занятия, разумеется, шли в одну смену, у каждого класса своя постоянная аудитория (не считая специальных помещений для уроков по химии, физике, ботанике и т. п.). Любопытно, что только в нашей возрастной группе (1925–26 гг. рождения) образовалось два класса, «А» и «Б», в один все ребята не уместились. Разгадка тут простая: в середине 20-х годов в стране набрала силу НЭП – новая экономическая политика, давшая кое-какую свободу частной инициативе и спасшая нас от голода и разрухи после революции и Гражданской войны. Нежданно-негаданно всем стало жить лучше, а нашим вождям тем более, вот они и расстарались с деторождением... Примечательно также, что наши родители вслед за самим вождем проявляли к школе большой интерес (мои, правда, в нее никогда не ходили). Достаточно упомянуть, что председателем школьного родительского комитета у нас была Полина Семеновна Жемчужина, жена Молотова, второго в стране человека после Сталина. Можно себе представить, какое влияние имел этот скромный по идее общественный орган – родительский комитет!
Учили нас в лицее хорошо, старательно и зачастую занимательно. Что же касается нашего идеологического воспитания, изучения новой и новейшей истории в особенности, то тут, как говорится, комментарии излишни. Решительно все вытекало из сталинского «Краткого курса» партии. В конце концов это привело к тому, что на исходе 80-х годов прошлого века в советских школах вообще отменили экзамены по истории. Когда и кто сумеет написать нашу собственную историю, ее двадцатый век? Говорят, что ее надо писать так, чтобы школьники гордились своей родиной. Очень рискованное утверждение! Оно требует подробнейших комментариев, без них оно просто опасно. Именно такую историю писал для своего народа и немецких школьников сам Гитлер в «Моей борьбе», он тоже хотел, чтобы они гордились своей страной. Да и сам метод обучения в школе был, по-моему, весьма спорным. Он и сегодня, похоже, не изменился. Когда я был еще молодым журналистом, то как-то брал интервью у президента Академии наук СССР Несмеянова, который, в частности, сказал мне: «Главное для школы-десятилетки – научить школьника самостоятельно мыслить. Он должен научиться сам ставить перед собой конкретные задачи и самостоятельно искать пути к их решению. Вот дело средней школы!»
Самостоятельно ставить задачи. Думать. Искать.
Нам учителя всегда сами ставили задачи, ответ которых должен был сходиться с ответом в конце задачника. Процесс мышления, которому нас обучали, был, как прямая, единственно возможная между двумя точками в пространстве. Никаким сомнениям места не было! А как же с классическим положением: «Я сомневаюсь, значит, я существую»? Догматизм и однолинейность царили и во многом до сих пор царят в нашей школьной системе. Со школьной скамьи все сложности бесконечного и никогда до конца необъяснимого мира были сведены к якобы всеобъемлющему понятию – «классовой борьбе». Оно исключает первоначальное значение таких понятий, как добро и зло, нравственность и безнравственность и все тому подобное, включая библейские заповеди. Никаких полутонов и оттенков! Все должно быть всем ясно! Все выводы разжеваны. Извольте проглотить и усвоить!
Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Казалось бы, аксиома. Но вот мы сами за собой ошибок никогда не признавали и до сих пор не признаем. В годы моей юности даже намек на такую самокритику был немыслим, более того – смертельно опасен! Абсолютная наша безошибочность и столь же абсолютная ошибочность всех, кто не согласен с нами – таков был основной закон познания мира, предписанный нам. А ведь он способствует превращению человека в особь весьма опасную: две стороны, стоящие друг против друга и абсолютно уверенные в своей правоте, подобны критической массе ядерного устройства за миг до губительного взрыва.
В полном соответствии с такой страшной закономерностью мы жили с раннего детства, воспитывались, как сейчас бы сказали, в духе милитаризма. Кстати, нас, молодых, перспектива неминуемой войны не пугала так, как это пугало, наверное, взрослых. Ведь у наших родителей к тому времени были за плечами две кровопролитнейшие войны – Первая мировая и Гражданская.
Я родился в 1925 году в Москве, но и сегодня вижу в тумане раннего детства подмосковный ткацкий городок, куда я несколько раз приезжал в гости к бабушке Насте, Анастасии Карповне. Запомнил его, наверное, потому, что он навсегда остался со мной вместе с песней. Ее пели по вечерам, сидя на улице на скамейках, жители городка. Пели звонко, с душой о барабанщике, который «песню веселую пел, но пулей вражеской сраженный допеть до конца не успел».
И щемит сердце у поющих. И увлажняются глаза. Но тверже звучат дрогнувшие, было, голоса, выводя последний куплет:
Еще пели о том, как «сотня юных бойцов из буденновских войск на разведку в поля поскакала» и один из бойцов пал от вражеской пули.