А подвыпившие мужики чаще пели под гармошку очень популярный в те годы «Марш Буденного», в котором звучал и такой призыв: «Даешь Варшаву! Дай Берлин!» Так бредовые идеи Ленина и Троцкого о мировой революции дошли до рядовых масс, а главный военный начальник тех лет М. Фрунзе призывал к завоеванию всего мира. Никому не было дела до того, что люди еще не отошли от Гражданской войны, в ходе которой едва ли остались такие семьи, которые не потеряли бы своих родных. Так, муж моей бабушки Анастасии Карповны, мой дед Иван, погиб в ту войну, и знаю его только по фотографиям. Аккуратно подстриженные бородка и сходящиеся с ней усы придают его доброму, чуть иконописному лицу облик, который стал хрестоматийным для мужских портретов того времени (вспомним Чехова). У моего отца погибли на фронтах Гражданской войны два брата. Я их, естественно, не знал. Но я столько прочитал в детстве книг о Гражданской войне, столько видел о ней спектаклей и фильмов, что ощущал этих своих дядей где-то рядом, они оживали передо мной не только в книжках, но и в частых воспоминаниях в кругу нашей большой родни (у отца было шестеро братьев и одна сестра).
В годы моего детства литература и искусство нашей страны были едва ли не наполовину посвящены Гражданской войне и самым оптимистическим предсказаниям о нашей скорой революционной победе во всем мире. Нас, детей в школе и вне ее стен, упорно учили, чтоб мы знали раз и навсегда: были «красные» (только хорошие люди) и «белые» (только плохие, ужасные!) А на самом деле?
М. Осоргин, один из самых известных писателей русского зарубежья, высланный из России в 1922 году, писал в своем романе «Сивцев Вражек»:
«Стена против стены стоят две братские армии, и у каждой была своя правда и своя честь...
Были герои и там и тут; и счастье сердца тоже, и жертвы, и подвиги, и ожесточение, и высокая внекнижная человечность, и животное зверство, и страх, и разочарование, и сила, и слабость, и тупое отчаяние.
Было бы слишком просто и для людей, и для истории, если бы правда была лишь одна и билась лишь с кривдой; но были и бились между собой две правды и две чести, и поле битвы усеяли трупами лучших и честнейших».
Постепенно, с годами, через десятилетия, четкое это разделение на «красных» и «белых» все больше и больше размывалось под напором исторической правды. Да, оказывается, по обе стороны всякие были люди – герои и негодяи, правдоборцы и провокаторы, бессребреники и воры, и главное – с обеих сторон гибли, как правило, лучшие. А затем революция, следуя ужасной исторической закономерности, стала пожирать своих детей, тоже, главным образом, лучших (массовый террор, коллективизация, голод). В то время еще не вошло в наш лексикон такое слово, как «генофонд», но именно тогда, начиная с Первой мировой и Гражданской, он начал истощаться, ухудшаться.
Сегодня мы пожинаем страшные плоды этого процесса. Миллионы сталинских подручных (стукачей, палачей, охранников и т. п.) намного пережили десятки миллионов своих жертв... И как это ни печально, эти бывшие подручные наплодили своих достойных наследников!
«Выросли мы в пламени, в пороховом дыму...» – пелось о первом революционном поколении. Мое поколение росло не в пламени, но ветры, нас обдувавшие, несли с собой пороховую гарь. Едва успела рассеяться она после Гражданской войны, как снова начали собираться пороховые облака, сгустившиеся в тридцатые годы в грозовые тучи. Так все мы и жили: отблески революции и Гражданской войны с одной стороны, а с другой, – новая военная тревога была постоянно с нами.
...Торжественный пионерский сбор в школьном физкультурном зале. Повод не совсем обычный. Нашим почетным гостем на этот раз является Бонч-Бруевич, один из самых ближайших сподвижников Ленина. Кстати, он мой полный тезка – Владимир Дмитриевич. Его жизнь, между прочим, ярко иллюстрирует разговор, который мы ведем в этой книге, и не только потому, что он много лет дружил с Лениным, но и потому, что его родной брат был вначале царским генералом, а потом – советским.
Прошло десять лет со дня смерти Ленина. Для детей это непостижимо большой отрезок времени. Мы слушаем Бонч-Бруевича и воспринимаем его рассказ о Ленине и революции как воспоминания о событиях легендарных, давно ставших историей, и в то же время он стоит перед нами, живой и не очень старый на вид. Сам Ленин пожимал его руку, а сегодня он подает мне свою руку после того, как я, председатель совета нашего пионерского отряда, надеваю ему галстук почетного пионера.
А на следующий день мы уже в другой эпохе, которая надвинулась на нас, предвещая неминуемую войну. Мы столпились в школьном подвале, капитально переоборудованном в стрелковый тир. Мы ложимся по очереди на маты и стреляем по мишеням. От затворов винтовок поднимается сизый дымок с резким и уже хорошо нам знакомым пороховым запахом. Он почему-то приятно щекочет ноздри... Разбираем и собираем прославленную русскую винтовку и даже пулемет. Изучаем ружейные приемы. Маршируем на еще не осточертевших нам строевых занятиях. Поем боевые песни наших отцов.
Нам много говорят о так называемом вражеском окружении, но не пугают им, а уверяют в скором и неизбежном разгроме всех врагов. Оборонительным мероприятиям снисходительно уделяется совсем немного времени, поскольку так положено. Например, по нашей просторной школе с особой пронзительностью разносилось завывание сирены, возвещавшей о химической или воздушной тревоге. Пока учебной... С первыми ее звуками мы выскакивали из-за парт и пулей вылетали из классов, устремляясь на свои «боевые посты». Оглушительно хлопали тяжелые двери, гулкой дробью рассыпался по паркету топот бегущих школьников. Несколько минут такой бешеной суеты – и все замирало. Школа изготовилась к воздушному нападению (или химическому). Все находились на своих постах, у каждого на боку – противогаз.
В те годы противогаз был таким же спутником нашей жизни, как, скажем, ранец или школьный портфель. Все были убеждены в том, что будущая война ко всему прочему будет и химической. И готовились к ней основательно. Наряду с уроками математики, русского языка и других не забыть и уроки по химической обороне. Нам часто читали лекции о боевых отравляющих веществах и мерах защиты от них. Книжки, по которым мы готовились к химической войне, были потолще наших учебников. До сих пор застряли в голове названия газов: иприт, фосген, люизит... Мы знали их по запаху и цвету. Значок ПВХО (противовоздушная и химическая оборона) красовался у нас на груди. Рядом с ним обычно висели и другие: «Ворошиловский стрелок», «ГСО» – готов к санитарной обороне, «БГТО» (Будь готов к труду и обороне) – физкультурный.
Зря эти отличия не выдавались, нужно было потрудиться, чтобы их получить. Все эти значки были очень популярны, поскольку окружающая нас действительность была пропитана милитаристским духом, изучение винтовки, пулемета, газов и т. п. являлось делом самым естественным и казалось необходимым. У меня дома был свой противогаз, специальная детская модель, без гофрированной трубки. Видел я тогда и совсем уж необычное средство защиты – противогаз-палатку, рассчитанный на младенцев. «Надень противогаз» – так прямо и называлась опубликованная в 1936 году статья начальника Управления противовоздушной обороны, командарма 1-го ранга С. Каменева. А в популярной детской кинокартине «Личное дело» школьники во время учебной воздушной тревоги надели противогаз на бюст Сократа, стоявший в школе.
Надвигавшаяся военная гроза и наша военизированная школьная жизнь накладывали отпечаток на детские интересы и забавы. Я, например, еще в младших классах начал делать порох и пушки, из которых дома усердно палил. Школьный приятель поведал мне состав дымного пороха: сера, селитра, древесный уголь – все это, разумеется, в нужных пропорциях. Селитра покупалась в аптеке. Древесный уголь тоже не был проблемой. А вот сера добывалась оригинальным способом. Оказалось, что ею тогда заливались отверстия, в которые вставлялись металлические стойки лестничных перил. Не знаю, употребляется ли сера и сегодня таким образом, но тогда мы ее добывали именно так: выковыривая на лестницах. Оставалось найти металлическую трубку, заделать ее надежно с одного конца и пропилить у того же конца небольшое отверстие. Ствол пушки готов! Набиваешь в него порох, пыж и ядро, обычно это – подшипник, поджигаешь заряд через пропиленное отверстие и – бах! «Ядро» летит в одну сторону, пушка – в другую. До сих пор удивляюсь, что остался цел и невредим после таких рискованных экспериментов.