Только здесь они позволили себе сделать первый привал. Пользуясь небольшой карманной рацией, полученной от Фруста, Крушинский начал переговоры о месте встречи.
Глеб сидел молча, чувствуя, как внутри него поднимается волна черной ярости, похожей скорей на отчаяние от собственного бессилия — враги постепенно уничтожали все, чем он дорожил. Они лишили его даже последнего права оскорбленного воина — права на месть.
Манфрейм за стенами своего замка оставался практически не досягаем.
Полученной во время неудачного штурма информации для опытного воина было вполне достаточно, чтобы понять: любая попытка взять замок штурмом обречена на провал. Именно поэтому он оказался здесь, отказавшись даже от своего первоначального условия о месте встречи в самом Китеже. Информация о том, как попасть внутрь манфреймовского замка, стоила любого риска. В Китеже — особенно последние недели осады — ему казалось, что все между ним и Брониславой ушло в прошлое, что он окончательно забыл эту женщину и она стала для него совсем чужой. И лишь сейчас, когда ее вновь не стало рядом, он понял, как глубоко заблуждался.
В дополнение ко всем его бедам в небе кружились первые октябрьские снежинки, холодный ветер нес от озера густой туман, и он знал, что после настоящих заморозков, как только на болотах образуется прочная корка наледи, огромные полчища татарской конницы под предводительством самого Гирея подойдут к Китежу.
Он вспоминал свое первое прибытие в город, веселый перезвон колоколов, княжеский терем, где, казалось, навсегда поселилась бесшабашное веселье, и первое, по-настоящему поразившее его открытие — люди из той глубокой древности, в которой он очутился, практически ничем не отличались от его современников. Они так же любили, страдали, старались заботиться о собственном благополучии, хранили верность друзьям и иногда их предавали…
«Пожалуй, последнее здесь случается реже», — подумал он, наблюдая за Крушинским и вспоминая Васлава. Тут чувства выражены ярче, рельефнее, люди ведут себя проще, они более открыты.
В глубине души он понимал, что не так уж и справедлив в своих выводах, одно знал совершенно отчетливо: он не сможет допустить гибели этого мира, города, приютившего его и ставшего ему домом, и если придется вместе с ним погибнуть — ну что же, значит, такова его судьба…
Наконец Крушинский спрятал в карман свой крошечный аппарат и, недовольно поморщившись, сказал:
— Или арометянин слишком уж осторожен, или он заманивает нас в ловушку.
— Где именно он назначил встречу?
— У Оленьего болота. Ты по-прежнему согласен на его условия?
— В конце концов, город или лес — разница небольшая. Если он человек Манфрейма, засаду можно организовать где угодно. С тех пор, как вновь похитили Брониславу, у меня появилось такое ощущение, словно кто-то включил часовой детонатор. Дорога каждая секунда. В нашем положении привередничать не приходится. Будем встречаться там, где хочет Фруст.
— Тогда нам придется протопать восемнадцать километров к северу от этого места, — Крушинский уточнил расстояние, достав из своего планшета пластиковую карту местности.
— Это хорошее место. Я бы тоже его выбрал на месте Фруста — к нему можно подобраться только с одной стороны. Крутом непроходимые топи. Однажды я пытался пройти до Оленьего острова, но мне это не удалось.
— У меня есть карта, на которую нанесены даже звериные тропы. А что тебе понадобилось в местных болотах?
— Где-то в этом районе упал Меконг.
Вот и еще одна несправедливость — бесконечная череда уплотненных до предела событий лишила его возможности всерьез заняться попавшим в беду другом.
Конечно, Меконг всего лишь машина, но его механическому мозгу была свойственна преданность. Иногда Глеб замечал даже в точных и почти всегда безошибочных аналитических выводах машины скрытое чувство юмора.
Меконг погиб, стараясь отомстить за него, а он так и не удосужился отыскать хотя бы его обломки, чтобы посмотреть, что стало с электронным мозгом.
— Нам пора двигаться. Фруст предупредил: в пути могут быть различные неожиданности.
— Это еще что за новости?
— По его сведениям, обо всех наших передвижениях очень скоро становится известно Манфрейму.
— Не с его ли помощью? Знаешь, Юрий, мне все это начинает сильно не нравиться.
— Думаешь, я в восторге? Но до сих пор мы лишь проигрывали Манфрейму по всем пунктам. Ты сам сказал: нам не приходится выбирать.
Они собрали рюкзаки и начали свое продвижение к северу. Оба шли молча друг за другом. Глеб шел вторым, поскольку карта была у Крушинского, и старался оставлять на тропе по возможности меньше следов, хотя вряд ли его осторожность имела какой-то смысл.
Тропа часто спускалась в распадки, где низкорослые березки вперемешку с осинками едва-едва вытягивались выше человеческого роста. Под ногами хлюпала вода — корка наледи была еще совсем непрочной.
Лес зеленел, радовался последним лучам редкого осеннего солнца, и казалось, этот мирный пейзаж не может скрывать никакой опасности. Но после очередного подъема тропа исчезла, и они очутились на невысоком холме, откуда открывался широкий вид на окружающую местность. Впереди и немного правее их маршрута в небо поднимались многочисленные дымы костров. Глеб насчитал двадцать пять, потом сбился со счета и оставил это никчемное занятие. Итак было ясно: впереди разбило походный лагерь какое-то многочисленное войско.
— Посмотрим, что там такое? — предложил Крушинский.
— А как же встреча? Разве у нас есть лишнее время?
— Когда доберемся до места, я свяжусь с Фрустом и сообщу о нашем прибытии. Он не из тех людей, что станут беспокоить себя раньше, чем необходимо. Ждать в любом случае придется нам.
После того, как решение было принято и они свернули в сторону костров, им все чаще стали попадаться следы пребывания человека в этих диких местах. Срубленные на дрова деревья, охотничьи ямы и силки…
— Большое войско, но не татарское.
— Почему ты так решил?
— Татары не забираются столь далеко на север и не ставят капканов на лесного зверя.
— Могли и научиться за это время, — пробормотал Глеб, не слишком доверявший следопытским изысканиям Крушинского.
Вскоре до них донеслись первые звуки большого военного лагеря: конское ржание, окрики часовых. Друзья решили дождаться темноты и лишь затем продолжить разведку.
— Странно все же, что нам позволили подойти так близко к лагерю. Накидки накидками, но человек не может двигаться совершенно бесшумно. Не глухие же у них стоят на постах!
— Ты стал чересчур подозрителен. Прошли же мы через татарский лагерь.
— Татары чувствуют себя хозяевами положения и могут позволить себе быть не слишком внимательными. К тому же эти дети степей от природы довольно беспечны. Но перед нами совсем не татары… Шатры как у русичей, доспехи тоже русичинские, однако, кто они такие на самом деле, с этого расстояния я определить не берусь.
Тихо переговариваясь, оба продолжали изучать лагерь. Время текло незаметно. Порой ветер доносил до них запахи жарящейся на костре пищи, конского навоза — обычные запахи, сопровождавшие любую длительную стоянку. Непонятным оставалось лишь, чего они ждут так долго в этом диком месте, лагерь явно был разбит здесь не первый день.
Часа через два, после того как солнце скрылось, а луна еще не успела осветить окрестности, они осторожно подобрались к притаившимся в темноте внутренним сторожевым постам, окружавшим лагерь довольно плотным кольцом. И это тоже показалось Крушинскому подозрительным — не было смысла выставлять так много охраны внутри лагеря, если подойти к нему мог беспрепятственно кто угодно.
Разрешить все эти загадки можно было, лишь проникнув на территорию самого бивуака. Пользуясь феноменальной способностью Глеба видеть в темноте, им удалось проскользнуть в лагерь незамеченными под своими маскировочными накидками.
Над центральным шатром, украшенным богатым золотым шитьем, гордо реял штандарт командира этой довольно значительной по тем временам армии. К сожалению, в темноте даже уникальное зрение Глеба не позволяло различать цвета, хотя по перекличке часовых, по нескольким фразам, услышанным у костров, они уже догадались: лагерь принадлежит какой-то большой дружине русичей.